перед глазами картина, когда маленького ребенка, почти из колыбели, без его ведома обряжают в рясу – то, что он, Кадфаэль, сделал по собственной воле.
– Думаю, я приобрел многое, – проговорил он наконец. – Более того, мой дар, каким бы ничтожным и жалким он ни выглядел, значительнее того, который я смог бы принести, явившись сюда неопытным юнцом. Я откровенно говорю, что любил ту жизнь, высоко ценил воинов, которых знал, благородных людей и их великие дела, свидетелем которых был, и если в расцвете лет я решил отказаться от всего и предпочел жизнь в монастыре, то это говорит только о моем почтении и благоговении перед Церковью. И я никоим образом не считаю, что, сохранив кое-какие воспоминания, я менее пригоден исповедовать преданность Богу, – скорее, это помогает мне служить более ревностно. Если бы меня отдали в монастырь в раннем детстве, то, возмужав, я бы стал бунтовать, желая получить принадлежащее мне по праву. То, что я не провел здесь детство, помогло мне пожертвовать своими правами, когда на меня снизошла мудрость.
– Но ты ведь не будешь отрицать, – сказал аббат, и его худое лицо осветилось мимолетной улыбкой, – что есть люди, которые по своей природе и милости Божьей предназначены для того, чтобы с ранней юности начать вести жизнь, которую ты открыл для себя только в зрелые годы?
– Ни в коем случае не стану отрицать этого! Я считаю, что они – лучшие из нас. Но они делают свой выбор добровольно: каждый сам идет на свет, видимый лишь ему.
– Хорошо, хорошо, – проговорил Радульфус и задумался, обхватив ладонью подбородок и прикрыв свои глубоко сидящие глаза. – Брат Павел, ты ничего не хочешь сказать нам? Мальчики на твоем попечении, и мне известно, что они редко жалуются на тебя.
Брат Павел, человек средних лет, носившийся со своими подопечными, как беспокойная наседка с выводком цыплят, был известен тем, что всегда потворствовал малолеткам и защищал их от возможных наказаний; при этом он был хорошим учителем и вдалбливал юнцам латынь, не причиняя при этом особых огорчений ни себе, ни им.
– Для меня не будет тяжелым бременем забота о четырехлетнем мальчонке, – медленно проговорил брат Павел, – но дело ведь не в том, доставит ли это удовольствие мне или радость ему. Это не то, что предписывает Устав, так мне кажется. Хороший отец может дать маленькому сыну то же самое. Лучше, если мальчик осознает, что́ он делает, и получит некоторое представление о том, что́ он оставляет позади. В пятнадцать или шестнадцать лет, получив хорошее образование…
Приор Роберт вскинул голову, сохраняя при этом суровый вид: он как бы показывал, что не хочет мешать главе аббатства прийти к какому-то решению. Субприор, брат Ричард, промолчал; это был добрый человек, хорошо управлявшийся с обыденными делами, но не любивший принимать решения.
– После того как я познакомился с соображениями архиепископа Ланфранка, я пришел к выводу, что в наше отношение к вопросу о принесении детьми обета следует внести изменения, – подвел итог аббат, – и я убежден, что