еще будем вместе». Оля – взглядом же – отвечала: «Ты хоть и кастрированный, а я тебя все равно люблю». Не зная, как еще насолить вредному животному, Иван снимал унизительную для кота сцену на телефон, чтобы похвастаться перед друзьями своей победой.
Однажды, после очередной водной экзекуции, кот заболел. Простудился и стал кашлять, а через неделю перестал есть. Он бездвижно сидел в углу кухни, смотрел в какую-то точку на полу и дрожал. Не подошел он к миске, даже когда Оля положила ему любимый паштет. Пришлось ехать к ветеринару. У кота диагностировали воспаление легких и прописали уколы антибиотиков. Оля панически боялась шприцов. Пришлось Ивану делать коту уколы. Обессилевший, потерявший волю к жизни бедный кот не сопротивлялся, только жалостливо постанывал, как человек. И Иван неожиданно полюбил его за это. А когда позднее сам слег с простудой, уже здоровый и отъевшийся кот, как грелка, лежал у его ног, запуская свой вибрирующий моторчик.
Так болезнь не просто смягчила противников, а сделала из них «братанов». Иван, вернувшись с работы, первым делом тянул по полу бумажку на палочке, а «скотина ушастая» с энтузиазмом бросался за ней, выделывая в воздухе сальто. Оля обиженно спрашивала:
– Почему он так любит тебя? Я же его кормлю, глажу.
– Он мужик! Ему эти мещанские радости до фени.
– Но я тоже играю с ним.
– Чтобы правильно играть с котом, надо думать как кот, – прищурив глаза, объяснял Иван.
– Что это значит?
– Ну, вот ты, например, придаешь бумажке такую аэродинамическую форму, чтобы она летала как бабочка? Нет! А я придаю. А когда он поймал бантик, я легонько так дергаю за нитку, чтобы имитировать медленный уход жертвы из жизни. Достоверность и инженерный подход! А ты просто туда-сюда машешь. Конечно, ему не интересно.
– Ну-ну, – говорила Оля и уходила на кухню, размышляя: «А не завести ли щенка? Или попугайчика… Или рыбку…»
Изысканное
В студенческие годы я приворовывала. Не от голода, а ради забавы. Тогда ещё были рынки и магазины с ценниками, написанными от руки, по которым кассиры считали стоимость на калькуляторах, без всяких касс. Камер наблюдения не было, пирожные можно было безнаказанно есть у прилавка, на рынке – тырить морковку и огурцы. И так романтично было переклеивать ценники с дешевого вина на дорогое и хихикать, расплачиваясь, а потом, выйдя, уже открыто ржать над глупой продавщицей, которая ни хрена не понимает в вине. Будто мы тогда что-то понимали. Я, впрочем, и сейчас не разбираюсь. Знаю только, что приличные люди пьют «Шабли».
Однажды я украла курицу гриль в бумажном пакете, спрятала ее под куртку и сбежала. И хотя измазалась в жиру, было так весело с ней (горячей!) за пазухой нестись по замерзшему зимнему рынку.
А еще я, не заплатив, сбегала из ресторанов. Пока сама не устроилась работать официанткой. И когда впервые не расплатился мой клиент, я узнала, каково это: у меня вычли из зарплаты. Благо, мы тогда