>
Друзья!
Мы представляем вам очередную книгу в «нобелевской серии» Норвик Банка.
Под одной обложкой – три сборника стихов американской поэтессы Луизы Глик. В 2020 году ей была присвоена Нобелевская премия по литературе за «точный поэтический голос, своей суровой красотой превращающий индивидуальное во всеобщее». До «нобеля» она успела стать лауреатом более двадцати литературных премий, в том числе Пулитцеровской премии и поэтической премии Уильяма Карлоса Уильямса 1992 года за сборник «Дикий ирис» (включен в эту книгу).
Поэзия Луизы Глик непохожа на стихи, к которым мы привыкли. Это «стихотворения в прозе», со своим внутренним ритмом, монологи и диалоги, в которых чувствуется потребность в движении, похожем на авангардный танец.
Читая их, нужно помнить, что поэтесса сама преподает литературу в университетах, так что богатство культурных кодов, заложенных в ее стихи, в чем-то похоже на импровизацию джазиста-профессионала, смешивающего в единую гармонию сразу три-четыре стандарта. Для русскоязычного читателя сразу будут очевидны отсылки к греческим мифам, заметны мотивы английской поэзии, знакомой по переводам, и еще больше увидит читатель, погруженный в контекст англоязычной, ирландской, шотландской, американской и собственно английской классики.
И вместе с тем Луиза Глик не типовой постмодерн, умозрительная игра в смыслы, а личный, переполненный сильными эмоциями и образами текст, то срывающийся на крик, то фиксирующий события, чувства, размышления с точностью дневника. Ее поэзия временами наполнена едкой и безжалостно правдивой иронией и обращением к жизненному опыту читателя, оживляющими строки, придавая им глубину и обертона.
Переводить стихи сложно по умолчанию. А такие стихи – сложно вдвойне. Заслуга издательства в том, что оно предложило читателю сразу и перевод, и оригинал. Так что владеющих языком оригинала ждет отдельное интеллектуальное удовольствие – возможность сравнить то, как со своей миссией справляется переводчик, и то, что хочет донести до читателя автор.
Дикий ирис
The wild iris
At the end of my suffering
there was a door.
Hear me out: that which you call death
I remember.
Overhead, noises, branches of the pine shifting.
Then nothing. The weak sun
flickered over the dry surface.
It is terrible to survive
as consciousness
buried in the dark earth.
Then it was over: that which you fear, being
a soul and unable
to speak, ending abruptly, the stiff earth
bending a little. And what I took to be
birds darting in low shrubs.
You who do not remember
passage from the other world
I tell you I could speak again: whatever
returns from oblivion returns
to find a voice:
from the center of my life came
a great fountain, deep blue
shadows on azure seawater.
Дикий ирис
У моих страданий
Был выход.
Послушайте: то, что зовется смертью,
я помню.
Над головой шум, шевелятся сосновые ветви.
Потом ничего. Тусклое солнце
еле теплилось над сухой поверхностью.
Как страшно выживать,
когда сознание
погребено в темной земле.
Затем все закончилось: страх
быть безмолвной душой
внезапно исчез, жесткая земля
немного прогнулась с тем, что я принял за
шныряющих в низких кустах птиц.
Знайте же те, кто не помнит
перехода из другого мира,
я смог заговорить снова: все, что
возвращается из забвения, возвращается
обрести голос:
из моей жизни забил
огромный фонтан, синие
тени на лазурной морской воде.
Matins
The sun shines; by the mailbox, leaves
of the divided birch tree folded, pleated like fins.
Underneath, hollow stems of the white daffodils, Ice Wings,
Cantatrice; dark
leaves of the wild violet. Noah says
depressives hate the spring, imbalance
between the inner and the outer world. I make
another case – being depressed, yes, but in a sense
passionately
attached to the living tree, my body
actually curled in the split trunk, almost at peace,
in the evening rain
almost able to feel
sap frothing and rising: Noah says this is
an error of depressives, identifying
with a tree, whereas the happy heart
wanders the garden like a falling leaf, a figure for
the