лишь раздраженно фыркает.
– Дел уже с утра хватает. Нам нужно попасть на площадь Сонсбери прежде… – Она вдруг замолкает, будто понимая, что со мной не стоит снисходить до объяснений, и вновь возвращается к обычному, уже испытанному средству. – Не спорь со мной. Просто подчиняйся! – медленно цедит она, и в тоне ее сквозит зловещий холод.
Сначала меня пронзает страх, а потом боль. Резкая, словно в живот вонзили железный клинок. Я сдерживаю крик, на лбу выступают капли пота. Я так сильно сжимаю края таза, что, боюсь, фарфор под пальцами может треснуть.
«Я подчиняюсь… подчиняюсь…» – повторяю про себя, пока боль не начинает стихать.
Одна из худших особенностей сделок в том, что, вынуждая повиноваться, они причиняют боль. Будь я настоящей фейри, непослушание могло бы даже убить. Но я лишь полукровка, и управляющая сделками таинственная магия причиняет мне меньше вреда.
– Я подчиняюсь, – наконец бормочу я вслух, но голос звучит не громче шепота.
Похоже, магия довольна, поскольку боль быстро отступает. Но мне хватает и столь краткого напоминания. Тело охватывает дрожь. Я прекрасно помню, что может случиться, если всерьез отказаться выполнить прямой приказ мачехи.
Миссис Коулман еще на шаг подходит к ширме.
– Ты меня слышала?
Я стискиваю челюсти, пытаясь прийти в себя после краткой, но мучительной вспышки боли.
– Я спущусь, как только умоюсь и оденусь, – выдавливаю, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Мачеха довольно долго молчит.
– Отлично! – в конце концов бросает она. – Но поторопись. И закрой проклятое окно! Из-за тебя сквозняк во всей квартире.
Я слышу, как удаляются ее шаги.
Страх сменяется яростью, и в голове проносится ответ: «В моей спальне всегда сквозняк, и закрытое окно здесь не поможет. Впрочем, что странного? Я ведь сплю на чердаке, глупая корова!»
Само собой, я не осмелюсь сказать такое вслух.
Закусив щеку изнутри, разглядываю грязную воду в тазике.
– Еще две недели, – шепчу я.
И больше не придется терпеть. Мне исполнится девятнадцать, и я освобожусь от дурацкой сделки. И от нее.
Медленно выдохнув, разжимаю вцепившиеся в края таза пальцы и заканчиваю мыть руки. Потом стягиваю шерстяные рейтузы и ночную рубашку, надевая вместо них ставшую привычной повседневную одежду: чулки, нижнюю рубашку, корсет, сорочку, синюю шерстяную юбку и кремовую хлопчатобумажную блузу. Все вещи, поблекшие и заношенные, достались мне от сводной сестры Клары; корсет настолько ветхий, что я удивляюсь, как его пластины до сих пор не вонзились мне в тело.
Хотя это просто мелочи, учитывая, что мне приходится терпеть почти каждый день.
Погладив медальон, я расправляю золотую цепочку вокруг высокого воротника блузы. А потом надеваю кандалы. Вообще-то, речь о чепце, но с таким же успехом это могла бы быть цепь с подвешенным на ней шаром. Чепец скрывает столь ненавистную мачехе часть меня, которую за пределами дома никто не должен видеть.
Мои волосы.
Не