из них погибла мама.
Я пытаюсь сделать шаг назад, но миссис Коулман стискивает мое плечо, удерживая меня на месте.
Лоб брата Маруса пересекают морщины, заметные даже над маской, и его беспокойство не ускользает от взгляда мачехи.
– Простите ее, – произносит миссис Коулман, пригвоздив меня к месту взглядом. – Она вовсе не хотела быть грубой.
Он натянуто улыбается.
– Я не обижаюсь и понимаю ее тревогу. Но Сан-Лазаро уже не тот, что прежде. Среди нас больше не прячутся мятежники, желающие восстать против монархов фейри, и наши милостивые короли и королевы открыто признали орден. Как представитель церкви при дворе, я пользуюсь расположением королевы, занимаю комнату во дворце и обладаю большим влиянием среди придворных. К тому же умею вести себя прилично.
– Как мило, – мягко говорит миссис Коулман, но меня его слова ничуть не успокаивают.
Одиннадцать лет послушания и несколько королевских привилегий не изменят того, что сделали служители церкви Сан-Лазаро. К тому же мне трудно поверить, что одни лишь мятежники поощряли насилие, заявляя о том, что фейри – не люди, а потомки демонов. Многие погибли за эти убеждения. И люди, и фейри.
Мама была из их числа.
Я до сих пор помню ее последние дни. Как капля за каплей из нее вытекала жизнь, а отравленные железом черные вены пересекали тело, пока не покрыли каждый его дюйм. Я даже не могла ее обнять или ощутить прикосновение, потому что боль от застрявшей в животе железной пули не позволяла ей принять благую форму. Она застряла в неблагом теле, в ипостаси синей, бестелесной сильфиды6, с вплавленной внутрь железной пулей. Лекари не смогли ее извлечь.
Она была вынуждена страдать.
И умереть.
«Никогда не сдавайся. Обещай мне».
Я пытаюсь вырваться из хватки мачехи, но она впивается ногтями мне в кожу.
– Стой спокойно, – шипит она себе под нос, и я не осмеливаюсь больше бороться. Она вполне может воспользоваться нашей сделкой и заставить выполнить приказ.
Брат Марус подходит ближе, медленно окидывая меня взглядом; его глаза, словно ножи, скользят по моей плоти.
– Это ее благая форма или она носит чары?
– На ней нет чар, – сообщает миссис Коулман.
Марус протягивает руку к моему лицу, и я отшатываюсь. Его ухмылка становится шире, и, не сводя с меня глаз, он подхватывает пальцами выбившуюся прядь. Я боюсь, что он может потянуть за нее, но Марус просто крутит локон в руке.
– Голубые, – шепчет он, – того же оттенка, что и глаза.
Меня захлестывают паника, гнев и отвращение. Несмотря на мягкий тон, улыбку и радость во взгляде, стоит лишь взглянуть на него, как перед глазами тут же встает лицо матери. И я вспоминаю, что фанатики из Сан-Лазаро сделали одиннадцать лет назад. Я обжигаю его взглядом, грудь тяжело вздымается от сдерживаемой ярости.
Брат Марус выпускает мою прядь и, чуть усмехнувшись, поворачивается к мачехе.
– Точно такая, как вы описали.
– Да, –