дыму с ее заинтересованной головой на плече, я знал, что та, другая сторона, будет тонкой пленкой, а не препятствием, если мне не удастся укротить то, из чего я скроен. Что опять, как тысячу раз до этого, сила была со мной, и словно полководец заставляла меня завоевывать, хотя мне было вовсе не до войны.
Я убедительно врал. Обо всем. Лжец не может не обманывать.
Мы пошли ко мне, и по дороге я узнавал каждый свой шаг как прежний, легкий и живой, как юношеские ожидания. Я – бесстыжее чудовище, не умеющее ценить чужой труд, ворующее у других при каждом удобном случае. И уже не видел ее несчастной, сломленной и давно преданной. Девушкой я видел ее в лунном свете, заливавшем лицо и превращавшем ее в солнце, в котором зарождается новый день и новое наказание.
Разум мой помутился, а чувства обострились. И стал я одновременно и охотником, и добычей.
Действительно ли совесть настолько глубока? Похоже, однажды я разобьюсь, упав на ее дно. Пропасть должна сомкнуться и превратиться в монолит. И бесчестие зиждется на фундаменте твердокаменной чести. Если это не так, то ни это противоречие, ни любые другие, из которых соткан мир, не существовали бы.
И в те вечера, ночи, утра, как и в предыдущие дни, я был одинок. Поэтому и погрузился в бездонные водовороты внутреннего бытия, хотя внутренняя чернь без особых усилий догадалась бы, что животный инстинкт возобладал надо мной, и его проявление никак не связано с душой.
Напротив, я стараюсь излечить эту свою душу самым примитивным, старомодным образом, совсем как греческие философы – телом. Я зарылся в дерьмо, и других затаскиваю в эту помойку, только чтобы мне стало легче. Ищу свое давно потерянное стадо.
Она не думала о последствиях, и это, наверное, лучшая часть измены.
Я предоставил ей роль гостя, чтобы она угостилась тенью моей тьмы, создав иллюзию, что она может и что ей есть куда убежать. В этой дымке я хозяин. Утешаю себя и ее, несчастную. А с этой целью стоит лишь изменить настроение, на мгновение, хотя потом погружаешься еще глубже. Потому что обломки на дне этого моря тоски колеблются под налетом страсти, сдвигаются с места, и нам кажется, что и в них, и на них все еще теплится жизнь, живут духи прошлого, виднеются миражи далеких берегов.
Ногти вонзались в кожу моих плеч, и нечестивость беспрепятственно высвобождалась, проникая в биение пульса, в сухожилия, в каждый кровеносный сосуд. Я прижимал ее голову, стискивал ладонями ее скулы, пытался обуздать ее, а она вырывалась в какой-то безумной радости.
Я с наслаждением смотрел на нее.
Она ответила на мои ожидания. Такой я ее и представлял. Моей. Целиком в моих руках.
Мы вновь и вновь сближались, подстегивая страсть на давно не менявшемся постельном белье брачного ложа холостяка. Конца тому не было видно. Но мы и не хотели его. Тянулось все это дольше, чем можно было предположить.
Она надевала белье в лучах солнечного света, пробивавшихся сквозь жалюзи, и, кроме небольших неровностей на бедрах и шрама на животе, ничто не говорило о том, что она рожала.