непроглядная синева. Ошеломленный вестью, Иннокентий, вероятно, пытался понять, как это вообще могло случиться, ведь покушение на здоровье священнослужителя во все времена считалось одним из наиболее скверных и тяжких преступлений. Ко всему прочему оно представлялось вопиюще бессмысленным: набожные граждане справедливо почитали деятельность храмов и монастырей за проявление одного из высших благ.
– Вы видели тех, кто это сделал? – наконец произнес Владыка.
– Видел. И отчасти именно потому я здесь. Вы позволите? – я покопался в походной сумке, где все еще лежали остатки пирогов Агафьи, и достал со дна пишущие принадлежности, которые всегда носил с собой. Маленькая девочка, приходившаяся, видимо, дочерью кому-то из обитавших в доме Иннокентия чинов, привстала из-за стола и с наивным любопытством воззрилась на диковинную чернильницу, доставшуюся мне в подарок от заморских гостей, что посетили наш монастырь пару лет назад. Я подмигнул девочке, и она, смутившись, начала суетливо приглаживать оборки своего платья с бантами.
Взрослые наблюдали за моими действиями с не меньшим интересом. Покуда я щепетильно выводил тусклыми, давно требовавшими замены чернилами мудреные вензеля, увиденные мною на шкуре таинственного сектанта, окружающие не проронили ни слова, хотя до того не переставали перешептываться – очевидно, спеша выдвинуть свои предположения о подоплеке преступления. Закончив изображение, я передал его Владыке с извинениями как за скромные художественные таланты, так и за возможные неточности рисунка, связанные с тем, что я не так уж и долго видел оригинал. Тому, однако, вполне хватило увиденного; он внезапно переменился в морде и обратился к окружающим:
– Оставьте нас, пожалуйста, уважаемые господа!
– Но, Владыка, куда же мы пойдем? – удивился Николай. – Обед в самом разгаре.
– Позже дотрапезничаете, – осадил его Иннокентий тоном, не терпящим возражений. – Уважьте старика, погуляйте где-нибудь подальше.
– Разумно ли это, Владыка? – выразил я свои сомнения, когда публика, стараясь не источать недовольство, покинула веранду и скрылась в неизвестном направлении. – Теперь господа будут считать, что у Вас от них тайны.
– Ради Матушки, пускай считают, – отмахнулся он. – Не стоит им видеть то, что я собираюсь показать Вам.
С этими словами Иннокентий закатал рукав рясы; на дряблом оголенном плече его красовались уже знакомые мне символы, и я обнаружил, что мое изображение и впрямь изобиловало ошибками, лишь отдаленно повторяя желаемое. Тем не менее многие черты были хорошо узнаваемыми, что подтверждалось той уверенностью, с которой Владыка продемонстрировал мне собственное клеймо.
– Видите? – произнес он, водя старческими желто-зелеными пальцами по причудливым изгибам линий. – Это стилизованные буквы «Т» и «В» – «тени войны». Так помечали контуженых, дабы людям неповадно было с нами общаться.
Я понимающе кивнул. Юные годы Иннокентия пришлись на тяжелый период шестилетней войны с Капотином