по узкому каменному мосту, представлявшему собой единственное сообщение между монастырем и внешним миром, я в очередной раз изумился его протяженности: переход занимал никак не меньше трех минут, а если не торопиться, то и все восемь. И пускай наяву мне приходилось видать мосты и подлиннее, но они почему-то не поражали воображение до такой степени – быть может, из-за пропорционально нешуточной ширины. Добравшись до конца, я оказался у единственной металлической двери, облагороженной чеканным орнаментом, по привычке навалился на нее всем весом – более простого способа так никто и не нашел – и наконец-то протиснулся в переднюю комнату родного дома.
Картина, открывшаяся моему взору, была вполне себе привычной, но что-то все же настораживало. Далеко не сразу я нащупал источник сомнений – абсолютную, звенящую тишину. Не то чтобы стены монастыря обыкновенно ходили ходуном от несносного гвалта – вовсе нет; и тем не менее раньше отовсюду доносились какие-то едва уловимые шуршания, скрипы и прочие малозаметные звуки, вместе указывавшие на обитаемость этого здания. Сегодня же оно было мертво.
На первое тело я натолкнулся случайно. Изуродованная тушка юного монаха Георгия, отвечавшего за пополнение провианта, лежала на полу, перегораживая проход во внутренний двор, и я нечаянно наступил на голову товарища, и без того размозженную чем-то массивным. С этого момента я уже был готов ко всему, что ожидало меня внутри. Население монастыря как будто истребили; убийца не знал милости даже к молодняку, прибывшему сюда на попечение лишь пару месяцев назад. Погибель, однако, не застала монашескую братию врасплох: половина трупов, разбросанных по разным концам сооружения, держала в ныне безвольных лапах оружие, так и не вкусившее плоти врага. Оттого ситуация представлялась еще более пугающей: хорошо подготовленные монахи не выстояли в бою против нежданного соперника – хотя у меня никоим образом не возникло впечатления, что за стены проникла целая армия. Следовало бы серьезно напрячься, но я не боялся угроз этого мнимого мира и потому даже не поежился.
В отличие от большинства человеческих религий, местная вера полностью исключала надежду на продолжение жизни после смерти. Здесь тело усопшего не считали чем-то сакральным и воспринимали его как самый обыкновенный неодушевленный предмет, ничем не выдающийся по сравнению с камнем. Также отсутствовала концепция души: вместо этого каждый верующий – а лягушек-атеистов, пожалуй, никогда и не было – старался отметиться в истории какими-то громкими делами, за чем неустанно следила Матушка, почитаемая как божество. Тем самым ритуал погребения лишался всякого смысла, поскольку начисто исчезали всякие мистические потребности вроде упокоения души или ее отделения от бренной оболочки. Следуя традиции, я попросту сгреб монашеские останки в кучу возле помойной ямы – дальше мусорщики разберутся – после чего сел на одну из деревянных лавок, расставленных во дворике, и попытался собраться с мыслями.
– Печально,