же сказал, я обладаю необычной проницательностью.
– Послушайте, по-моему, вы не совсем адекватны. Давайте я по-хорошему предложу вам поискать другого человека, который нуждается в вашей заботе? Например, какого-нибудь гражданина вашей страны?
– Это то само собой… Но… неужели вы не понимаете, о чём я?
– Я прекрасно понимаю, о чём вы. И очень хочу ошибаться. Иначе вы сегодня же в лучшем случае отправитесь на свою Родину, где будете лишены возможности упражняться в человеколюбии, а в худшем отправитесь в место, которое я называю «санаторием». Там, думаю, оценят ваш гуманизм.
Маленький бескровный рот Паскуалеса вытянулся в прямую линию, а затем он снова выгнулся дугой в обаятельной улыбке, которую называют примирительной.
– Признаюсь, я недооценил вас. Хорошо, я подойду к вопросу с другой стороны. Я стремлюсь помогать не только конкретным людям в единичных случаях. Для меня это хорошо организованное дело. Можно сказать, я создал некий механизм взаимопомощи.
– О котором, конечно же, не известно вашему начальству?
– Я – гражданин мира. И у меня есть определённая идеология. Я считаю, что если все люди в мире будут думать как я, мы сможем избежать многих недоразумений и конфликтов. Тогда мы будем жить в спокойствии и понимании.
– Вы что, хиппи?
– Да подождите же! Не перебивайте! Моё дело – искать людей, которые могут помочь друг другу. Есть люди, которые могут помочь вам. А вы можете помочь им. Я всего лишь посредник, но в этом моя духовная миссия.
– Ну, всё с вами понятно.
Педро Рамирес привык к тому, что он редко ошибался. Так было и на этот раз. Сейчас он явно осознал, что настал один из самых волнительных моментов в его жизни. А именно момент, когда живое воплощение всего того, что он так ненавидел, сидит сейчас перед ним, нагло улыбается и строит из себя милую невинность. До этого его общение с непосредственным противником велось через зарешёченные окна, на чудовищном жаргоне, который не способен понять ни один посторонний человек. Теперь же враг самолично пришёл в его кабинет, протянул ему руку и занял место за столиком напротив, которое обычно занимали его заместители. Он был безукоризненно одет, носил безделушки, стоившие два бюджета страны, и изъяснялся исключительно языком Сервантеса. До него Рамирес общался ну максимум с главарём разбойничьей шайки, каким-нибудь здоровенным громилой, от одного рыка которого его подручные, да и все вокруг, приходили в трепетный ужас. А теперь напротив него сидит человек, статус которого в преступном мире был равен статусу самого Рамиреса в государстве, и продолжает как ни в чём не бывало обворожительно улыбаться.
У Рамиреса возникло острое желание открыть ящик стола, извлечь из него свой пистолет системы Макарова (подарок братскому революционному народу) и всадить пулю прямо в пахнущий дорогим парфюмом лоб борца за мир и понимание во всём мире. Но что-то останавливало его.
– В том то и дело, что всё понятно, – продолжал Паскуалес, начав чертить ногтём какой-то замысловатый