водой. Кофе дешёвый, пахнущий землей, он слишком горчил и разносил аромат чего-то горелого и острого. Но я была счастлива. И этого было достаточно. В детстве мы умеем искать радости в обычных вещах, которые не являются идеальными, показательными – мы видим его повсюду: в шелесте ветра и дешёвом кофе, который пьёт мать, потому что другого не сыскать, в тёплых руках и в том, что сегодня у тебя ничего не болит, или со школы отпускают раньше.
Лолита много курит. На самом деле, она переняла эту привычку у меня, постоянно отнимая сигареты, фильтр которых я зажимала зубами. У Лолиты курносый нос, за который в детстве над ней подшучивали, рябь веснушек на переносице, и стойкость солдата. Она любит мешковатую одежду, коротко стрижена и с обилием татуировок. Она никогда не говорит, зачем это делает, но почему-то мне кажется, что в ее глазах, в которых нет острых углов и конца, кроются все ответы.
Она по-настоящему заботится обо мне, несмотря на то, что ее жизнь тоже было трудно назвать мёдом. Но слабой она выглядеть не любила. Родители отказались от неё из-за стиля жизни и той вырожденной дерзости, которая цвела в ее венах острыми шипами. Почему-то, когда у меня спрашивают о наиглупейшем, я невольно вспоминаю человека. Самый разумный индивидуум, который, чаще всего, ведёт себя неразумно и опрометчиво. Люди смертны, сердце может «уснуть» безвозвратно, но вместо того, чтобы ценить каждый момент, держаться крепче за ближнего, мы способны оттолкнуть его из-за ориентации, цвета кожи, взглядов и того, что он чем-то отличается от нас.
Мы не говорим с ней об этом. Она молчит. Сжимает мою руку, когда автобус, пыхтя, останавливается на том самом месте, делая ком в горле мягче, пока я стараюсь не смотреть на внушительные размеры вывески торгового центра, которую не меняли уже несколько лет: она выцвела от частых встреч с солнечным лучами, слилась в однообразную кляксу, но текст по-прежнему был читаем. Я дала этому пункту новое имя. Назвала его болью, и внушаю себе, что однажды мне хватит сил поехать другим маршрутом, либо вовсе никогда сюда больше не возвращаться.
Теперь настала моя очередь отнимать у Ло «никотиновые бомбы».
Когда водитель даёт по газам, заставляя двигатель, рыча, откликаться, я словно отпускаю себя. Мне хочется верить, что все это не всерьёз, и что дома меня, как раньше, вновь ожидаешь ты. Но прошлое не может стать настоящим. Оно уходит в забытье, оставаясь глубокими шрамами на сердце, которые не заживают. Ты просто умираешь с ними, а после рождаешься вновь. С новой жизнью, с новыми возможностями, но с тем же израненным сердцем. «У некоторых людей слишком грустные глаза. Это все потому, что в прошлой жизни на их сердце оставили много шрамов. Ведь это только жизнь может быть другой, а сердце… оно одно, поэтому оно вынуждает нас ощущать то, чего ты не знал никогда, но считаешь знакомым».
Мне хочется верить, что мои шрамы все же рано или поздно затянутся, а израненное сердце найдёт в себе силы мчать изо всех сил вперед, не боясь открываться и впускать