игрой в шахматы – да-да, нужен острый ум, память, выдержка, расчет, но все это – одномерно, кастрировано, в рамках одного дискурса, одной плоскости. Самый невероятный кульбит – превращение пешки в ферзя, – коридор, оставленный фантазии, слишком узок, ничтожен. Нет, чтобы эту же пешку наделить возможностью выбора, способностью летать или вообще катапультировать в другую игру, за помощью. А так – однообразно все, пресно, скучно. Красиво, помпезно и скучно. Покер в этом смысле куда как интереснее, перспективнее – будто черствую монохромность гравюры раскрасили, оживили, озвучили. Хотя, все равно, в конце – тупик, бетонная гладь, серая тоскливая обреченность. Контрацепция мечты, заложенная в ней самой, – все давным-давно пройдено, изучено, описано. И все порывы, и надежды, и озарения – лишь безнадежные и неуклюжие трепыхания, наивные и нелепые инстинкты каждой новой жизни; человеку свойственно надеяться, обманываться, обманывать…
Впрочем, простите, кажется, снова наговорил глупостей, непотребного, не обращайте внимания. Это потому, что – неудачник, из бессилия, ревности, из-за угла и вдогон. И только не бойтесь меня! ради Бога, не бойтесь! И пусть вас не обманывает нехорошая слава, темный шлейф, особенно после той истории с молнией. Нелюдимый вид, боевая раскраска… Бог с вами! На самом деле я – безопасен! безопасен и безобиден! Как кит, как уж, обитающий в водосточной канаве…
– Отчего ж не поговорить, коли есть, о чем, – словоохотливо отозвался тот, что пониже, подвижно-расхлябанный, как на шарнирах, повернулся к приятелю. – Верно я говорю, Серега?
– Верно, – лениво согласился высокий и плотный (а ничего бомжики питаются) Серега, окидывая меня оценивающим взглядом. – С хорошим человеком отчего ж не потолковать.
Они смотрели на меня, разные и одинаковые, похожие как две капли воды в своих неопределенного цвета куртках, с уродливыми руками, с изъеденными жизнью лицами и масляно поблескивающими глазками, – канонические архетипы самих себя, убедительные и одновременно фальшивые в своей нарочитой бесхитростности, настороженно-развязной фамильярности. А я молчал, опустошенный, подавленный. Собственной решимостью, быстротой событий. Я вдруг увидел себя их глазами – вчерашнего счастливчика и мажора, жалкого, нелепого, еще пытающегося, тщащегося, увидел, и окончательно сник.
Однако, похоже, мои собеседники были готовы к подобному развитию событий. Подхватив под руки, они втащили меня, потерявшего почти связь с действительностью, в магазин и на удивление ловко и быстро сделали все необходимые покупки; изредка, на мгновение возвращаясь в сознание, я слышал над ухом их торопливый, сбивчивый шепот, препирания, подсчеты. Следующее пробуждение произошло уже дома, в любимом кресле в гостиной – и опять они, мои мучители – склонились над обеденным столом, хлопочут, суетятся. Что они там делают? Я кашлянул, они обернулись, живо, напугано; тот, которого