ваш юный помощник? – не унимался Коган.
– А, Степка. Он послушный, как я благословлю, так и будет.
В просторном дровянике сарая у поленницы дров стоял Степан и молился. Вскоре открылась дверь и в нее втолкнули отца Петра. Степан оглянулся на него с вопросительным взглядом. Но отец Петр, ошарашенный и подавленный случившимся, даже не посмотрел на Степана, молча прошел, сел на большой чурбан и обхватил голову руками. Степан какое-то время смотрел на отца Петра, а потом отвернулся и вновь начал молиться.
«Господи, – думал отец Петр, – что же мне делать? Ведь Ты же сам говорил: кто отречется от Меня перед людьми, от того и Я отрекусь перед Отцом
Моим Небесным[36]. Но как же тогда апостол Петр? Ведь он тоже трижды отрекся от Тебя, а затем раскаялся. А если я, как уедут эти супостаты, покаюсь перед Тобою и народом? Что тогда? Ведь Ты милостивый, Ты простишь меня? А то как же я матушку одну с детишками оставлю? А ведь могут и их тоже… того. Нет, нет, я не имею права распоряжаться их жизнями. Да, вот именно не имею. Ты слышишь, Господи, вопль моей души? Нет, Ты не слышишь. Или я не слышу Тебя?»
В это время дверь в сарай открылась и, заглянув в нее, красноармеец Кравчук крикнул:
– А ну, контра, выходи оба.
Возле большой избы с высоким крыльцом толпился народ.
– Товарищи крестьяне! – громко вещал с крыльца избы Коган. – Сегодня вы протянули руку помощи голодающему пролетариату, а завтра пролетариат протянет руку трудовому крестьянству. Этот союз рабочих и крестьян не разрушить никаким проискам империализма, который опирается в своей борьбе со светлым будущим на невежество и религиозные предрассудки народных масс. Но советская власть намерена решительно покончить с религиозным дурманом, этим родом сивухи, отравляющим сознание трудящихся и закрывающим им дорогу к светлому царству коммунизма.
В это время Кравчук подвел к крыльцу отца Петра и Степана. Их тоже поставили на крыльцо позади комиссара. Коган, указывая на отца Петра, продолжал:
– Вот и ваш священник Петр Трегубов – человек свободомыслящий, и потому более не желающий жить в разладе со своим разумом и совестью. А совесть и разум подсказывают ему, что Бога нет, а есть лишь эксплуататоры епископы во главе с главным контрреволюционером – патриархом Тихоном. Об этом он сейчас вам и сам скажет.
Мужики слушали оратора понурив головы, но, услышав фразу, что «Бога нет», встрепенулись и с недоумением воззрились на оратора, а затем с интересом перевели взгляд на священника. Петр, подталкиваемый Коганом, выступил вперед и, не поднимая глаз, негромко проговорил:
– Простите меня, братья и сестры, Бога нет, и я больше не могу вас обманывать. – Потом он вдруг, подняв глаза, надрывно прокричал: – Не могу, вы понимаете, не могу.
Ропот возмущения прокатился по толпе. Вперед, отстраняя Петра, снова вышел Коган.
– Вы должны понять, товарищи, как трудно это признание досталось Петру Аркадьевичу, бывшему вашему священнику. Он мне сам признавался, что думал об этом уже давно, но не знал, как вы к этому