его в угловую спаленку с портретом какой-то расплывающейся бабушки на стене. Зажгла ночничок, взбила подушку.
И пока она возилась, Игорь про себя упорно думал, повторял одну фразу: «Я ни о чем не думаю! Ни о чем! Ни о чем…»
Простилась и ушла.
Мальчик быстро разделся, веером разложил на диванчике платье и белье и нырнул под холодную хрустящую простыню. Зеленой каруселью завертелся в голове парк: вот верхом на цементной лани промелькнула экономка с банкой варенья в руке, за ней пудель на коленях у мамы (хитрая какая собачка!), теленок в прудовой лодке, широкоплечий человек с рыжей коровой под мышкой, Альфонс Павлович на пыхтящем самоваре… Не обжегся бы! Постель Игоря, – что же ей отставать? – тоже тронулась с места и плавно понеслась по кругу за другими. Индюк внизу крикнул: «Не свались!» Не беспокойтесь, Ваше Превосходительство… Звезды над головой слились в искристый, брызжущий огнями хвост. Точно на гигантском точильном камне гигантский нож точат. И все кругом – темный парк, светлый пруд, дом, флигель, экономка, пудель – сразу стало своим, родным, давно-предавно знакомым.
«Отчего к хорошему в один день привыкаешь, а к дурному – никогда?» – подумал мальчик, закрывая усталые глаза.
И звезды, блеснув сквозь закрытые веки, сложились в ответ в несуразное, сияющее слово:
«Глу-пы-шка»…
Глава III
Игорь-Робинзон
Отец уехал по делам в Париж. Мама с экономкой ушли в соседнее местечко за покупками. Игоря не взяли, – до местечка три километра, да обратно три. Жара, он «слабый», он устанет… И не надо! Слабый… А мама не слабая? Вчера по парку и вокруг пруда он километров восемнадцать рысью проскакал. Попробовала бы экономка за ним угнаться… И потом в сарайчике на вытянутой руке жестянку с краской десять секунд держал. Слабый…
Игорь заглянул на кухню, выпросил у кухарки кусок теста, вылепил из него бюст Гоголя и поставил на скамейку сохнуть на солнце. Но пришел индюк, выругался на своем индюшачьем языке, клюнул Игоря в кушак, а Гоголя съел. Дурак надутый!
На лужке за тополями паслась корова. Не очень-то с ней поиграешь в красном галстуке… У тореадора – шпага, а у Игоря только ореховый прут. И теленок ее тоже нелепое созданье. Чуть увидит мальчика, сейчас же подойдет боком, защемит губами угол курточки и давай сосать. Это новую-то курточку!
И вспомнил: у пристани на пруду – лодка. Можно покачаться, половить на английскую булавку рыбу, поднять адмиральский флаг – голубой носовой платок на пруте. Мало ли что можно.
Запрещено одному кататься в лодке. Но сидеть в лодке, когда она на замке и цепочке, – разговору об этом не было…
Побежал-побежал, наискось через парк, сквозь цепкую повилику, колючую ежевику, кусачую крапиву. Продрался к пристани, влез в лодку и стал воду ржавой жестянкой вычерпывать. Флаг поднял, на скамейку газетный лист подстелил – неудобно же адмиралу на мокрой доске сидеть, – сел и давай лодку раскачивать. Волны справа, волны слева, по тихому пруду зыбь побежала… Зажигательное стекло из кармана вынул и стал сквозь него вдаль смотреть,