ему покоя артрита. Хворь не тревожила его так сильно, как других пожилых людей, но при плохой погоде обязательно напоминала ему, что он уже не молод. Даже теперь он иногда подергивался от острых приступов боли.
Волос почти не осталось. Пятнистая кожа. Большая округлая голова со сморщенными широкими ушами. Одежда, которая, казалось, глотала его, несмотря на все усилия жены найти ему более подходящие вещи. Вне всяких сомнений, он был стариком. Очевидно, возвращение Джейкоба – по-прежнему юного и энергичного мальчика – заставило Харольда осознать свой возраст.
Люсиль, такая же старая и седая, как ее муж, постоянно отвлекалась и посматривала на восьмилетнего сына, который сидел за кухонным столом и расправлялся с куском орехового пирога. Наверное, ей казалось, что сейчас опять был 1966 год и ничего плохого не случилось. И не могло случиться вновь. Иногда она убирала с лица серебристые пряди волос, но даже если замечала старческие пятна на своих руках, не придавала им большого значения.
Они походили на пару жилистых птиц. В последние годы Люсиль стала выше супруга – он сжимался в объемах быстрее, чем она. Поэтому теперь, когда они спорили, Харольд смотрел на нее снизу вверх, и ей уже не нужно было выискивать аргументы, обвиняя его в беспрерывном курении сигарет. Ее одежда прекрасно сидела на ней, а длинные тонкие руки сохраняли проворство и точность. Его же рубашки, туго заправленные в брюки, выглядели слишком одутловатыми и придавали ему жалкий вид, что, в свою очередь, подчеркивало ее превосходство над ним. Люсиль нравилось это, и она не чувствовала никакой вины, хотя иногда думала, что могла бы испытывать какой-то стыд.
Агент Беллами записывал их ответы до тех пор, пока его руку не начало сводить судорогой. Он всегда протоколировал беседы, потому что считал это хорошей политикой. Люди часто обижались, если при встречах с правительственными чиновниками их слова не фиксировались на бумаге. К тому же такой подход соответствовал и самому Беллами. Его мозг предпочитал анализировать записанную, а не услышанную информацию. Если бы он не вел протокол во время беседы, ему пришлось бы составлять его позже.
Беллами интересовали события, случившиеся после той драматической вечеринки в 1966 году. Он записал печальный рассказ Люсиль, наполненный виной и плачем. Она была последней, кто видел Джейкоба живым. Ей запомнился лишь смутный образ его плеча, когда он, догоняя одного из приятелей, навеки скрылся за углом их дома. Беллами записал, что во время похорон людей было больше, чем могла вместить церковь. Некоторые части беседы он не стал протоколировать – те личные чувства, которые он, из уважения к старикам, не внес в бюрократические анкеты, а оставил только в своей памяти.
Харольд и Люсиль с трудом перенесли смерть мальчика. Следующие пятьдесят лет их жизни были омрачены особым видом тоски – неловким одиночеством, которое проявлялось в их воскресных разговорах за обеденным столом. Они редко говорили об этой безысходной печали, не имевшей для них названия. Однако изо дня в день они