щелочку. Бабушка спустилась по лестнице, отворила калитку и что-то сказала Анжеле, та повернулась и ушла той же дорогой.
Бабушка вернулась и села на свое место.
– Что ты ей сказала? – спросил я.
– Садись и доешь.
Я сел и повторил вопрос.
– Сказала, что ты сегодня не сможешь никуда пойти.
– Почему?
Она строго посмотрела на меня.
– Потому что я ходила на почту, звонила твоей маме. Она сказала, что договорилась на сегодня с доктором по поводу твоего зуба.
Я снова вскочил.
– Я должен ей все объяснить! Сам скажу!
Я наткнулся на взгляд бабушки, жесткий и непреклонный.
– Она уже ушла, – слова ее звучали четко и весомо, – и я ей все сказала. Так что успокойся и доешь.
В голове у меня шумело от злости и беспомощности. Никогда я не чувствовал себя настолько беспомощно маленьким, словно на поводке у взрослых. Я, стоя, схватил кусок хлеба и так отчаянно стал его жевать, что надавил на больной зуб и громко застонал от острой боли, пронзившей щеку.
Спустя полчаса бабушка посадила меня на автобус, заплатив водителю. А еще через пару часов меня в городе встретила тетя, мамина сестра, но к зубному мы пошли только на следующий день. В то лето меня обратно в деревню не отправили.
Позже выяснилось, что бабушка провела целое расследование, а так как в деревне ничего ни от кого не скроешь, выяснила, где и у кого мы с Валериком провели вечер, и ужаснулась. Желая спасти меня от «распутной» Анжелы, она договорилась с мамой и спешно отослала меня в город.
Первое время презрение к себе буквально душило меня, я замкнулся в себе, заодно перестав на несколько месяцев разговаривать с мамой. Папа пытался вести со мной разговоры как с мужчиной, и кончилось это тем, что я и с ним перестал говорить. Я видел, что родители очень сильно переживают, а по утрам у мамы часто бывают заплаканные глаза, и в итоге решил пожалеть родителей, хотя и не простил им такого предательства. Как не простил и себя.
Я все прибавлял в росте, и школьный учитель определил меня в секцию баскетбола. На первых же тренировках выяснилось, что мне не под силу докинуть тяжелый мяч со штрафной до кольца. В зале при тренере ребята только ухмылялись, но в раздевалке откровенно смеялись и подначивали меня. От отчаяния и злости я начал заниматься с папиными гантельками, устраивать утренние пробежки и даже научился подтягиваться на турнике.
Весь год я хранил медальон, тщательно пряча в укромных местах, и с нетерпением ждал лета. Когда наконец в первых числах июня мы приехали в деревню и бабушка, ахая, получала городские гостинцы, я, с медальоном в кармане, постарался улизнуть и пойти к Валерику. Его всегда привозили в деревню пораньше.
– Куда это ты? – окликнула бабушка.
– К Валерику, а что?
– А то, смотри у меня, чтобы не повторилось, как в прошлом году.
Мама сказала бабушке:
– Ну, мам, что ты опять?
– А ты