селе Каменском, а когда умерла этой весной его мать от туберкулеза и дом (убогая 1 комнатная квартира в 2-х квартирном деревянном доме без отопления) опустел и еще не закончились припасенные предусмотрительно ею продукты, а он ушел на речку и в селе появлялся теперь редко так, что кроме Семена Абрамовича у него почти не было здесь знакомых и родных в этом теперь чужом ему селе Каменское, и как какой-то камень на душе у него от этого всего и даже от названия этого села.
– Одноклассники, которых он считал друзьями остались, кто в Тиличиках, кто в Елизово, кто в Палане и когда он их еще встретит?
Беспрестанно глотая слюну Илья от мыслей о своей судьбе и судьбе других окружавших его людей начал как бы и возвращаться к здешней действительности, а съеденный мухомор понемногу разнесенный юной кровью начинал как бы разливаться по всему его еще юному телу и начинал он своё то тихое действо и вот сколько времени он вспоминал своё беззаботное детство и свою такую еще короткую жизнь, сколько раз проглотил он слюну и давал ли Семен Абрамович ему еще те черные и сухие кусочки мухомора, сейчас он не помнил и не чувствовал, и ему теперь было как бы и безразлично.
Они в балке на рыбалке были вдвоем и никто бы им сейчас не помог бы, если бы Семен Абрамович не знал по своему давнему жизненному опыту, сколько надо съесть мухомора самому и сколько дать еще неопытному в этом деле 20 летнему юнцу. Сам поджарый, суховатый как и все здешние чукчи и по местным меркам довольно таки старый, он уже погрузился в мухоморные грезы, хотя и взял себе кусочек как бы по более.
Верный же пес Бим легко открыл не запертую дверь балка на берегу речки и стоял рядом с лежащим на топчане Ильей и как всегда преданно облизывал пенистую слюну, которая текла ручьем из его рта. Мышцы лица Ильи слегка в неких внутренних конвульсиях подергивались и он не ощущал прикосновений шершавого языка Бима. Сейчас Илья, не отдавал себе отчета ни о времени, ни о пространстве где он именно теперь находился, а он как бы легко несся в своих грезах над этой широкой и полноводной в это время года речкой Пенжина, над еще коричневой и слегка заснеженной ранней осенью тундрой. При этом в его юном теле была некая необыкновенная легкость, а в это время в его упругих мышцах продолжались не поддающиеся его силе воли непрекращающиеся мелкие и едва заметные разно размерные непроизвольные подергивания, начавшись сначала как бы в кончиках его длинных пальцев, затем век, корня языка, и даже корешков волос на голове, каждый из которых он теперь как бы и ощущал внутренним своим сознанием, а затем они перешли на крупные мышцы рук бицепсы и ног икроножные, длинные мышцы спины и те сильно у него сами напряглись, его тело на матраце выпрямилось, а изнутри у Ильи все как бы огнём наливалось, всё откуда-то изнутри напряглось от приливающей его горячей крови и уже как будто бы не Бим, а самая лучшая и самая красивая чукчанка нежно целуя его, своим языком проникала ему в рот, от чего его дыхание теперь так спирало, да так, что ему уже не хватало окружавшего