Георгиевскими крестами, был откомандирован в школу прапорщиков в Петрограде, где, воспользовавшись учебой, стал активно писать поэзию. Но стихотворение «Средневековье» не знало затишья; оно появилось из пороха, канонады и смрада Первой мировой войны, в чем его ценность (опубликовано: «Вершины». 1915, № 29/30, июль. Источник: Н. Гумилев. Колчан. – Пг.: Гиперборей, 1916).
Прошёл патруль, стуча мечами,
Дурной монах прокрался к милой,
Над островерхими домами
Неведомое опочило.
Но мы спокойны, мы поспорим
Со стражами Господня гнева,
И пахнет звёздами и морем
Твой плащ широкий, Женевьева.
Ты помнишь ли, как перед нами
Встал храм, чернеющий во мраке,
Над сумрачными алтарями
Горели огненные знаки.
Торжественный, гранитнокрылый,
Он охранял наш город сонный,
В нем пели молоты и пилы,
В ночи работали масоны.
Слова их скупы и случайны,
Но взоры ясны и упрямы,
Им древние открыты тайны,
Как строить каменные храмы.
Поцеловав порог узорный,
Свершив коленопреклоненье,
Мы попросили так покорно
Тебе и мне благословенья.
Великий Мастер с нивелиром
Стоял средь грохота и гула
И прошептал: «Идите с миром,
Мы побеждаем Вельзевула».
Пока они живут на свете,
Творят закон святого сева,
Мы смело можем быть, как дети,
Любить друг друга, Женевьева.
Энрике Пацци. Фрагмент памятника Данте Алигьери во Флоренции
Вот и произошла встреча сквозь столетия Данте Алигьери в образе Великого Мастера с оставшимся вечно молодым русским гением Николаем Гумилевым. Ну а под Женевьевой лирический герой стихотворения, неотделимый от личности самого Гумилева, безусловно, разумел здесь свою жену – выдающуюся русскую поэтессу Анну Ахматову. И для этой встречи Гумилеву понадобилось только одно – перенестись в воспоминаниях, остановив на огромное мгновение время, в духовно-пространственное измерение некогда увиденного им Шартрского собора, стены которого помнят бедных рыцарей Христа и Храма Соломона и вольных каменщиков, трудившихся под их эгидой; то есть оказаться в том месте, где у Данте Алигьери возник замысел «Божественной комедии», которую он претворил, описывая мистерии Шартра; и когда в его личности экстатическим образом под сенью мистической Розы слились дарования архитектора и эпического повествователя, он стал способным объять своим проникновенным взором основы мироздания и обрести решения любых загадок. Так музыка приходит и уходит туда, откуда уже вряд ли возвратится. И вдохновенье растворяется, вдруг приглушенное вечернею молитвой…
И весьма важный момент, который необходимо отметить: Гумилев показывает точку трансформации