моя мать стоит в очереди для того, чтобы пожать руку товарища Ракоши. Но вот она отходит в сторону и, заметив лежащие в вазе апельсины, вспоминает обо мне, оглядывается украдкой, открывает сумочку и быстро кладет в нее два апельсина. Быть может, при этом она даже улыбается, потому что на ум ей приходят листовки.
– А еще я сказала товарищу Ракоши, что сын у меня не какой-нибудь, а отличник и пионер. Правда, есть у него одна пара по арифметике, но я товарищу Ракоши обещала, что он ее непременно исправит, чтобы быть совсем круглым отличником.
В том, что мать мне врет, сомнений больше не оставалось – не могла она говорить обо мне ничего плохого. Если и говорила, то только хорошее. Мать положила передо мной апельсин, ласково что-то воркуя, и погладила меня по вихрам. Меня это рассердило.
– А это вам, Сидике! – протянула она второй апельсин девушке.
Я не раздумывая стал чистить свой, в то время как Сидике в немом изумлении вытаращила глаза и глядела то на лежащий у нее на ладони оранжевый плод, то на мать, словно бы переспрашивая: «Что, и правда мне?» Честно сказать, я и сам ни разу еще не пробовал апельсинов, однако признать это перед Сидике было стыдно.
– Ешь, чего ты? – небрежно бросил я девушке.
– Я матушке отвезу, – тихо проговорила она, – и Дюрке…
– Отвезите, Сидике, отвезите, – милым голосом подхватила мать. – Ведь они не видали такого!
Апельсин, с которого я еще обдирал кожуру, замер в моих руках. Я положил его на очистки. «Ведь они не видали такого!» – крутились в мозгу слова матери.
Я взглянул на нее недоверчиво, словно бы ожидая подтверждения этих слов, но тут же подумал: наверное, она права, они не видали такого. Я и сам видел их только на цветных картинках в учебнике по ботанике. Невинная материна ложь показалась мне вдруг отвратительной, принимать ее не хотелось. А снисходительный тон, которым она сказала это самое «…не видали такого», отдалил ее от меня, вызвал недоумение и враждебность. И внезапно, в считаные мгновения что-то во мне изменилось: меня поразило собственное высокомерие по отношению к Сидике. Мне вспомнилось, как бесстрастно отец сказал девушке: «Вы не прислуга у нас… отныне вы член семьи». Тогда он казался мне великаном. Наверное, потому, что всегда был таким далеким.
Сидике с апельсином в руках бесшумно удалилась к себе. В дверях показалась бабка. Голова ее была гордо вскинута, она бросила в сторону матери обиженный взгляд, едва ответив ей на приветствие.
– Отнесу деду кофе… – сказала бабка.
– Не трудитесь, мамочка, я сама отнесу, – защебетала мать. – Я и вам принесу! Послабее или покрепче?
– Уж оставь, – отрубила та, – как-нибудь обойдемся!
Резкий тон заставил мать вздрогнуть. Пока бабка скованными движениями разливала кофе, она вертелась возле плиты. Нарезала хлеб, намазала его маслом. Бабка взяла поднос и, уже выходя из кухни, бросила ей через плечо:
– Разговор к тебе есть!
Мать скорчила жуткую гримасу. Бабка, обернувшись в дверях, это заметила.
– Хорошо, – еще более оскорбленным тоном сказала она и вылетела из кухни.
Мать