мальчиком, кто навещал ее. Девочки не в счет.
И вот он пришел в последний раз. Грустный, виноватый, будто по собственному хотению покидал Ленинград. Сережин папа – военный инженер, преподаватель. Училище срочно переводят куда-то в глубокий тыл.
– Мы по приказу… – оправдывался Сережа.
Многие эвакуируемые стеснялись своего отъезда, как бегства. Те, что оставались, ничуть не завидовали, даже сочувствие выражали, а Борька Воронец, тот не скрывал презрения: «Драпают».
Такое вот новое словечко в обиходе появилось. Или возродилось из времен гражданской войны.
– Мы по приказу…
– Понятно, – напуская на себя равнодушие, сказала Таня.
– До свидания.
– Прощай.
– Я напишу тебе. Можно?
Таня повела плечом. Пиши, мол, если делать будет нечего.
Потом, позже, она не раз со стыдом вспоминала свое невежливое поведение. Нехорошо, обидно простилась с Сережей. Может, они больше никогда-никогда уже не встретятся, не увидятся. Вдруг свершится мрачное предсказание Серого: «Скоро всем нам крышка».
Серый
Белые ночи кончились, но фонари не зажигались. С заходом солнца город погружался в настороженную темноту. Все окна были перечеркнуты бумажными крестами, плотно зашторены, ни один лучик не пробивается.
Автомобильные фары закрыли щитками с узкими щелями, в трамваях и троллейбусах тлели подслеповатые синие лампочки.
Военные патрули сурово требовали специальные пропуска у запоздалых прохожих.
Тугой размеренный стук метронома из черных раструбов уличных динамиков усиливал ощущение беды.
Разговоры в очередях становились все тревожнее, слухи – один другого ужаснее. Говорили, что Ленинград окружают со всех сторон: скоро не выехать и не въехать, не подвезти продовольствие.
Магазинные полки опустели, исчезли даже банки с камчатскими крабами, которых до войны и за еду не считали. С мясом и маслом трудности, но овощей у зеленщиков и на рынках полным-полно и очереди в булочную не очень длинные.
Выкупать хлеб, отоваривать хлебные карточки стало обязанностью Тани. Магазин в соседнем подъезде, отчего не сходить.
Люди встречались в очереди как старые знакомые. Таня многих знала в лицо, хотя не ведала ни имен, ни фамилий. Один из постоянных обитателей очереди в булочную ходил в любую погоду в долгополом сером плаще с потускневшими армейскими пуговицами. Таня и окрестила его мысленно «Серым».
Сиплым, булькающим голосом Серый высказывал самые безнадежные мысли, устрашал слухами. Дворник Федор Иванович постоянно обрывал его: «Не каркай, а то живо в трибунал сволокем». Никто, однако, не трогал Серого. Какой спрос с несчастного калеки! У Серого кисть левой руки неестественно подвернута, пальцы скрючены – будто лапка мертвой птицы.
Вчера Серый объявил:
– Со всех сторон света напирает, в клещи берет. Скоро нам всем полная крышка.
Дворник цыкнул, пригрозил:
– Ты эти загробные слова брось, а то… Да так и не договорил.
На