этому моменту. Казалось, в эту ночь он хотел окончательно похоронить все ее мечты.
– На каких других?
– На себя. Ты же весь вечер занимался только собой: ел, пил и смеялся. А я? Ты хоть раз вспомнил обо мне? Со стороны могло показаться, будто мы абсолютно чужие люди, едва знакомые.
– Если бы я знал, что твое настроение останется там…
– Его давно уже нет, разве ты не заметил? Хотя что я говорю, ты давно уже ничего не замечаешь.
– Не надо было никуда ходить. Зачем мотать себе нервы? Черт с ними, пусть живут как хотят, в конце-то концов, это их жизнь.
– Мы и так никуда не ходим. Ты же, кроме своего неба и парашютов, ни черта не видишь. Но ведь сверху тебе должно быть видно гораздо больше. Прыгаешь, прыгаешь, а падать-то все равно вниз.
Антонио молча стянул с себя рубашку, словно это была его вторая кожа, и кинул ее на стул. Однако попал на край, и та начала медленно сползать на пол, даже пустые рукава ее бессильно пытались зацепиться за место, но тщетно. Антонио не придал этому факту значения, его равнодушие означало только одно – что ему тоже все осточертело.
– В последнее время ты все больше отвечаешь мне молчанием.
– А ты хочешь говорить о погоде? – сел он в кресло.
– Нет, но это же не повод для того, чтобы молчать. Надо радоваться жизни.
– А разве молча нельзя? – вздохнул муж.
– Можно, но зачем?
– Чтобы не мешать тем, кому грустно, – посмотрел он на большой фотопортрет на стене, где Лара, приложив указательный палец к губам, намекала на молчание. Фото было сделано в этой же комнате, им лично, когда они вернулись с вечеринки поздно вечером: он – молодой лев, готовый растерзать ее, взорвать эту кровать безудержной любовью, чудовищной по силе бомбой в тестостероновом эквиваленте, взять ее – молодую, но умную львицу, которая ни в коем случае не хотела разбудить родителей, что спали за стенкой.
– Ты видел, как они смотрят друг на друга? – не услышала шепот его мыслей Лара.
– Кто?
– Оскар и Фортуна. Ты ничего не видишь. Все пространство вокруг них дышит любовью. Как ты не понимаешь? Мне сейчас не хватает каких-то банальных слов, которые раньше ты произносил, не задумываясь: как ты прекрасна этим утром, какая ты сексуальная в этом белье, какая ты вкусная. Несколько слов, чтобы растопить зиму за окном и за пазухой. Не хватает элементарного теплого вранья.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего. Я научилась хотеть молча, – сняла последнюю заколку Лара и отпустила пастись ворох своих бесконечных волос.
– Сейчас я тебе поставлю про любовь. – Антонио включил телевизор.
– Знаешь, с некоторых пор я боюсь вечеров, – пересела она от зеркала на кровать, взяв в руки глянец. И, найдя что-то интересное, медленно сползла в лежачее положение.
– И что тебя в них пугает?
– Пустая кровать, на которую смотрит телевизор.
– Ты же знаешь, это все моя чертова работа, – безуспешно переключал программы Антонио. В голове его все еще бродил щедрый французский коньяк, споивший уже все нейроны.
– Ты