не раз повторять вновь и вновь!
И, даже то его томное пьяное похмельное утро, и даже вчерашний долгий вечер с хаилинскими друзьями, которые может быть вовсе и ему да, и тебе не друзья, и вдохновлено рисуя, и вспоминая ту затянувшуюся осень, и, естественно голодную, и холодную здешнюю последнюю его 2009 года зиму, а может и еще радостную твою выпивку под песни заунывные их с друзьями, и такое затем горькое твоё утреннее одинокое на полу холодном до блевотины болезненное утреннее похмелье. И в памяти его по телу такие повторяющиеся конвульсии и даже особые болезненные спазмы, а во рту такая желчная, невесть откуда берущаяся изжога, что рука сама тянется к ведру с холодною ледяною водою, так как оно стоит где-то на полу или на низенькой табуретке, у самого входа, а дверь та нисколько не прикрыта и сквозняк такой силы, что морозу здешнему и хаилинскому, и труда не стоит её ту воду до самой изморози и ледяной корочки охладить.… И вот, ты, глотая её ту чистую воду – нилгыкын мымыл, ты легко затем, соединяешься с моим чистым псевдонимом нилгыкын мымыл, что обозначает на нымыланском и олюторском, а вернее алюторском наречии – чистая вода, и он только разве чуточку отрезвляясь, и через минуточку возвращаясь к здешней хаилинской повседневной жизни, осознает своё это никчемное каждодневное вне творчества его житие-бытие.
И тогда, никто его уже не остановит от напряженного и вдохновенного труда, никто не оторвет его и тебя от большого холста, ни горячий такой ароматный чай из цветочков и листьев, сушеной княженики и здешней, что по высокому обрывистому берегу Тылгаваям растет ягоды шиповника, бережно поставленный рядом твоей заботливой и такой молчаливой мамушкой, ни та её ароматная из этой простой пшеничной муки и естественно без дрожжей лепешка, только, что от заботливого теплящегося в его то доме горящего очага, испеченная на остатках нерпичьего жира, ни как бы худая такая уже холодная, недоеденная с вечера оленья наваристая шурпа, которая вот в круглом норовящем всегда опрокинуться казанке на пороге у той же, как всегда приоткрытой двери зимой поставлена там вместо холодильника.
Именно этим утром никто и ничто не отвлечет тебя, покуда ты не реализуешь в этих быстрых своих уникальных и размашистых, повторяющихся мазках, увиденное твоим, таким воспаленным не то во сне, не то от выпитого сознанием, увиденный своим, слегка помутненным уж наверняка от вчерашнего сознанием, которое как бы потихоньку пробивается откуда-то из глубин и издалека изнутри, как и здешнее Солнышко из-за этих высоких сопок, и ты только затем понимаешь, что надо спешно писать и дописывать именно эту картину, так как сегодня вторник. Это ведь здесь в Хаилине рейсовый день. Ты уже, как истинный художник, а еще и как от самого бога здешнего всё видящего за свои триста лет жизни Кутха творец понимаешь, что надо писать и побыстрее угольком рисовать, что надо после 12 часов идти в здешний на окраине твоего родного села Хаилино аэропорт… и, предлагать свои…, даже еще не высохшие картины пилотам с вертолета МИ-8МТ, чтобы те затем