не представлялась возможность выговориться и которая вдруг сделала это теперь, не испытав при этом стыда и нисколько не рисуясь, а ощущая просто спокойное удовлетворение. «Она меня не слышит, она думает о чем-то своем. Но это и не важно, мне стало легче оттого, что я кому-то все это рассказала».
– Тебе надо забыть его, – произнесла наконец Санциани.
– Вы так считаете, синьора графиня?
– Прежде всего, он, конечно, о тебе и думать перестал.
– Я и сама себе часто это говорю.
– А потом… Ты бы хотела быть женой аптекаря?
– Если придется.
Кармела вспомнила, как она тысячу раз мечтала о том, какая у нее будет красивая аптека, блестящая никелем и стеклом, как она будет там хозяйкой, а не служанкой, как она будет разговаривать уверенно и любезно. Где у нее будет муж, детишки, возможно машина. И потом, внезапно подумав о том, что, если эта мечта исполнится, ей придется вот так и провести всю свою жизнь, она почувствовала, как душу ее охватила необъяснимая грусть. «Какая же я странная. Чего же мне хочется?» – подумала она. Да и к тому же Джино ни разу и не намекнул на то, что собирается жениться на ней.
Санциани протянула ей зеркало.
– На-ка, посмотри на себя, – сказала она, – и постарайся себя понять.
У девушки задрожали руки.
– Правда, синьора графиня? Я могу…
– Ну да, бери же.
Кармела схватила этот предмет и сжала его пальцами так сильно, словно боялась уронить.
В темнеющем небе продолжали порхать скворцы.
Санциани кивнула в сторону окна.
– Это шум дождя, – прошептала она. – Он так часто слышится в музыке Берлиоза. Он слышал щебетание тысяч этих птиц, когда бывал на вилле Медичи. Эту музыку он нашел именно там. И теперь птицы каждый вечер исполняют музыку Берлиоза.
Кармела не понимала, да и не слушала ее. В овале потертого золота ее лицо похоже было на старинный портрет в позолоченной раме. Умелые руки ювелира времен Возрождения, неизвестного ученика Бенвенуто Челлини, изобразили вокруг слегка позеленевшего от времени стекла переплетенные виноградные лозы и фигурки богов. Эта цепочка переплетенных тел, золотых рук, охвативших виноград в состоянии наслаждения и опьянения, обрамляла лицо девушки, отделяя ее от всего остального мира. Все мечты могли стать реальностью при взгляде на саму себя через это зеркало.
– Просто смотреться – это еще не все, – сказала Санциани. – Надо, чтобы зеркало было красивым.
И так вечер за вечером в те часы, когда в небе кружили птицы, старая дама, давая Кармеле возможность поглядеться во флорентийское зеркало, учила ее находить в своем юном лице признаки красоты; она внушала ей, что прямой нос с прозрачными ноздрями, светлые глаза с длинными изогнутыми ресницами, яблочки щек, овал лица, темные глубины волос на тонкой хрупкой шее – все это было настоящим богатством девушки, которое, перед тем как им пользоваться,