особа с лицом порочного ангела: фотографии по пояс, в полный рост, в черных брюках, в шортах, в вечернем платье, а еще в купальнике, лежащая на песке, выгнув грудь и устремив глаза к небу. На одном из фотоснимков вместо подписи было написано белым карандашом: «Я».
Девушка несколько минут разглядывала эти фотографии, потом посмотрелась в зеркало, состроила рожицу и вышла из комнаты.
Пятьдесят шестой номер был насквозь пропитан прогоркло-кислым запахом табака. На ночном столике между стопками книг лежали невыбитая трубка, коробка с каким-то лекарством в ампулах, дорожная рамка из красной кожи с портретом довольно красивой женщины с аккуратно уложенными волосами.
«А у меня не было фотографии, которую я могла бы подарить Джино. Интересно, поставил бы он мой портрет рядом с собой?.. Валентина сказала, что у клиентов, живущих на этом этаже, нет ни гроша за душой. Но у них, как бы там ни было, есть на что купить себе платья, большие чемоданы, кожаные рамки для портретов. Хотела бы я быть такой же нищей, как они… Не забыть бы вычистить пепельницу и освободить корзину для бумаг… Джино, конечно, обо мне больше и не вспоминает. Может быть, имей он мою фотографию… Но когда-нибудь найдется мужчина, который всегда будет иметь при себе мой портрет. Это будет высокий и очень богатый мужчина, и он возьмет меня с собой в путешествие. Как мне этого хочется… Но к чему это я размечталась, ведь я знаю, что это невозможно…»
Она остановилась перед дверью пятьдесят седьмого номера.
«А, здесь живет эта графиня», – сказала она самой себе и постучала. На этот раз достаточно громко. Ответа не последовало, и она вошла.
Лукреция Санциани сидела в кресле перед открытой балконной дверью, выходившей на узенькую террасу, которая шла на уровне шестого этажа вокруг всего здания.
На ней было все то же бархатное платье. Сидела она неподвижно, держала перед собой ручное зеркало в оправе из позолоченного серебра и любовалась собой.
– Я могу приготовить постель, синьора графиня? – спросила молодая горничная с тревогой в голосе.
Пожилая дама не ответила. Позади нее в спокойном небе тысячи скворцов, населявших сады Пинчио и виллы Медичи, исполняли свой необычный вечерний балет. Похожие на щебечущие тучи стайки резко падали на городские крыши, так же резко взмывали в порозовевшее от вечерней зари небо, извивались, словно дым невидимого пожара, принимали самые причудливые формы, таяли, как бы растворясь в пространстве, чтобы потом сбиться в еще более густые и шумные стаи; и никто не мог понять причины буйства птиц, этого шелеста крыльев и писклявых криков: то ли их заставлял это вытворять голод, то ли ими руководила любовь и радость.
– Можно войти, синьора? – скромно повторила малышка.
– Да, входите, – ответила наконец Санциани, продолжая оставаться неподвижной.
Аккуратно складывая снятое с кровати покрывало – ее этому научили во Фрежене, – девушка украдкой поглядывала на графиню.