и постоянной опасности, перенесенный на театр постоянной войны, в незнакомую страну, прекрасную до великолепия, вынужденный, наконец, сосредоточиться в самом себе, поэт мгновенно вырос, и талант его мощно развернулся. До того времени все его опыты, хотя и многочисленные, были как будто только ощупывания, но тут он стал работать по вдохновению и из самолюбия, чтобы показать свету что-нибудь свое; о нем знали лишь по ссылке, а произведений его еще не читали.
Что вдохновляло его в человеке ? Лермонтов заявил однажды, что «история души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа».
Он тоже был в горах, но был в далекой юности и с тех пор о них мечтал денно и нощно, совершенно не понимая или просто страшась самой мысли о том, как туда попасть, подняться на склон, перейти перевал.
Он прибыл в горы стариком, совершенно не понимая как это вышло, и почему не раньше. Попал в какую-то экспедицию, где оказался самым старым дебютантом.
…Михаил Врубель – художник одной темы, одного образа. Лермонтовский Демон предрешил творческую судьбу художника. Насквозь он вдохновлен был Лермонтовым. И иной судьбы для Врубеля невозможно представить Герой Лермонтова пробил стену живописи – там оказался Врубель. Лермонтов и Врубель – мистическая связь. Об этом может быть написан роман.
Он сделал запись, которую назвал «Горы как предчувствие…». Вот его текст.
«Когда ты преодолел перевал, когда он остался позади – ты стал карабкаться выше, по затерянной горной тропе, где под каменными навесами, в жидкой дымке простиралась зеленеющая долина. Она была притягательной и ты испугался того чувства, которое тебя позвало туда, в долину. Броситься к ее бледнеющему телу, спрятанному под саваном блуждающей дымки. Войти в нее, упасть, и схватиться за траву, как за мечту, обеими руками.
А сейчас ты обнаружил себя прижатым к торчащему камню, выглянул, и опять тебя поманила долина. Снова, и снова ты вглядывался туда, за извилины перевала, в ее светлые очертания, за которыми открывались голубые горы, далекие-предалекие, похожие на призраки самих себя.
Но почему ты сполз, схватился за низкие ягодные кусты, рванул их, бросил, да еще заплакал? Ты и здесь не спасся от книг – вспомнил лермонтовского Мцыри. Ты вдруг увидел проблески тех минувших детских надежд. Ты обрел глаза, те глаза, что распахнулись когда-то в детстве, сорок лет назад, обрел сейчас, чтобы увидеть, что пришла старость. Старость, спрятанная в рваных лохмотьях, старость, убаюкивающая разум, старость, скребущая известь безмолвных стен там, за больничным окном, где совсем недавно, в поисках солнца, выглядывало твое бледное, как лист бумаги, лицо. Вспомни! Так вот какой ты выплыла моя старость? Зеленеющая, под саваном блуждающей дымки.
Горы как предчувствие Лермонтова, близкого и далекого…»
Когда в № 3 1839 года «Отечественных записок» появилась «Бэла». К повести был сделан подзаголовок: «Из записок офицера о Кавказе». Читаем дальше и вот в конце повести, автор рассказывает, как он расстался с Максимом Максимычем: «Мы не надеялись