Алексей Ваямретыл – лежащий на быстрой воде. Путь преданного своему хозяину камчатского самурая
и новыми для него оленьими нравами.
Когда он был прошлым летом в табуне не далеко от дома и, видел осенью, как начался гон у их оленей, он с интересом наблюдал за тем, как крупный хор садился сверху на маленькую, как ему казалось самку, то и его юная никем еще не обузданная плоть иногда загоралась такой пламенной силой и той особой внутренней напряженной страстью, что она так сильно напрягалась от прилившей к ней горячей и быстро-юной на воображение его не испорченной еще крови и тогда, как будто бы вот-вот он выпрыгнет у него изнутри из его тела и легко брызгая, обольет особым жаром теплой живительной жизнь дающей жидкостью и в эти мгновения ему, когда он закрывал глаза только представлялось, что красивая кареглазая еще ведь и неведомая красавица в красной праздничной вышитой ею же кухлянке, та особая его девушка-нымыланка следит за его неловкими движениями рук, которыми он старался сначала как-бы и подправить, и куда-то во внутрь спрятать все-то внутренне его юное напряжение, и теперь так сильно волнующее его в эти мгновения.
А уже к утру, он вновь выходил на окраину табуна и внимательно всматривался в не на жизнь, а на смерть бои крупных хоров и их победный танец, когда им удавалось победить, иногда истекая одновременно и слюной, и красной кровью, а из их напряженных тел, так же, как и у него вчера вечером мимо их воли, брызгала белесоватая жидкость и следовал за этим сильный их призывный рёв, который трудно кому и передать, и который возвещал всю здешнюю округу о зарождении новой оленьей жизни здесь в бескрайней их оленной тундре. Тогда после победы мощный самец, становился на возвышенность, его обдувал сильный осенний ветер, шерсть у того дыбилась, под ней видна и его сила, и толстый жир, набранный за длинное лето, богатое зеленой травой. Природная сила и непередаваемая здешняя грация хора в охоте была видна издалека, и он споро буквально на секунды страстно сливался то с одной, то с другой, охочей к нему самкой, по-своему тому природному хоммингу, вливая в её тело всю свою особую оленью такую еще молодую силу и свою не дюжинную жизнь, дающую ей всю энергию, и ту физическую особую термодинамическую энтропию, о которой Денис еще ничего и не знал, которая по прошествии времени легко как бы сама-собою превратится в саму здешнюю камчатскую полноценную Жизнь, затем превратится она в несмышленое весеннее каюю, которое будет нуждаться в постоянной его охране и в его опеке, покуда не подрастет и само через год или через два не схватится с этим хором в том хомминговом их страстном поединке не на жизнь, а на смерть, и в этом вся здешняя камчатская жизнь, в этом поединке все здешнее бытие, и вся сущность здешней такой древней корякской философии.
И, в юной не зашоренной никакими предрассудками голове Дениса возникал вопрос:
– А смогу ли я так, как этот сильный хор?.. И где моя нымыланка? Ждет ли она меня?
И, этот внутренний его вопрос был довольно долго без ответа до самого этого лета. Денис все шел и шел, и нес, и нес за плечами тяжелую ношу, так как там был и запас продуктов, и постель,