мрачно продолжил Евгений. – В этой чертовой индустрии красивые девушки – лишь биологический материал, который у всех пользуется спросом. А знаешь, мы ведь с ней когда-то философствовали о чем-то таком, о красоте, которая спасет мир… только в этом мире давно нужно спасать саму красоту.
Задумавшись, Андрей долго переваривал эти слова, пытаясь, по всей видимости, понять, как можно спасти красоту.
– Девчонки, они все такие. Когда можно что-то спасти, они не хотят, чтобы мы что-то спасали. Сначала им свободы не хватает, потом внимания, потом денег и власти, а то вдруг такое вытворяют, что потом сами себе простить не могут. Главное спасение в жизни – это любовь и дети, это самое главное!
– Наверное, так и есть, – согласился Евгений, разглядывая отсутствующим взглядом белую квадратную салфетку. – Мы не меньше им страданий причиняем, все зло исходит от нас самих. Мы почему-то сами разрушаем то, что любим, и ничего не можем с этим поделать.
Если бы ни этот разговор, трудно сказать, чем бы мог закончиться день, когда Евгений прекратил свое существование, обратившись в ничто. Какое чудо должно было произойти, чтобы в миллионном городе он повстречался с Андреем, который учился с ним на истфаке, и чтобы это произошло именно тогда, когда битые осколки реальности выскальзывали из несуществующих рук, когда вокруг происходила вселенская катастрофа, а весь город продолжал жить обычной жизнью, не замечая никаких вселенских катастроф.
В троллейбусах все так же ехали люди, держась за поручни, чтобы не трясло. В магазинах отоваривались покупатели, шурша пакетами. И всех все устраивало, у всех все было нормально. Для этого и нужен был большой город, чтобы как можно меньше чувствовать, чтобы не замечать ни рождения, ни жизни, ни любви, ни смерти, и даже рождение сверхновых звезд и смерть целых галактик оставались совершенно незамеченными в этом гуле мегаполиса, в шуршании этих пакетов, в движении этих машин.
В жизни каждого рано или поздно происходила катастрофа или серия катастроф, делившая жизнь на «до» и «после». Каждого ожидал свой апокалипсис – точка невозврата, за которой что-то менялось в сознании, когда в действительности никто не мог тебе помочь, потому что помогать уже было нечему. Но все же именно тогда, когда все смыслы существования были полностью уничтожены и разрушены, человек мог приблизиться к тому, что было действительно неуничтожимым.
Три дня он был живым мертвецом, а может, ожившим трупом. Никто, конечно, этого не замечал, не видел, что он ходит с ножом в сердце, и он сам не видел этого ножа. Но ощущение было такое, что его сердечную мышцу чуть ниже аорты пробило черное лезвие и вышло с обратной стороны, вызывая в груди постоянную тупую боль.
Он взял несколько дней отгула на оптовом складе, сославшись на то, что подхватил грипп, и пролежал в комнатушке полуподвала около недели, уставившись не то в низкий потолок, не то в такой же низкий пол. Ему не было тесно между этим низким полом и потолком, потому что он совершенно не ощущал собственных размеров. Он смотрел на часы, и все равно не знал, который час. Наверное,