тебя и не требует соответствовать этим стереотипам. Да и где ты набралась таких слов? – мягкий отеческий голос. Разве Таня хоть раз намекала Широкову, что хочет получать от него родительские советы?! Девочка боялась не сдержаться и огрызнуться на его вопрос.
– Но все вокруг говорит о том, что только таким девушкам достается самое лучшее: от парней до косметики и бытовой техники. Я мечтаю изменить все! – Таня чувствовала, что говорит слишком откровенно. Не следует выносить ссор из избы. И в данном случае изба – это ее мозг.
– Изменить? Похвальный энтузиазм, – Владимир улыбнулся, в полумраке скользнула бело-влажная линия. – Но прежде, чем поменять одну систему на другую, нужно добиться сначала успеха в первой, чтобы обрести над ней власть. Верно, Кроха? Иначе ты скорее станешь изгоем и уже не сможешь ни на что повлиять. Проще говоря, чтобы убрать рекламных девушек с экранов и плакатов, тебе самой требуется стать самой яркой из них. А сейчас ты в роли обычной девочки. К тебе никто не будет прислушиваться, потому что тебе никто не подражает и не завидует. Потому что никто пока не хочет оказаться на твоем месте, Кроха.
Таня умолкла и вновь взглянула на экран, но теперь не раздраженно, а изучающе. Рекламная пауза еще не кончилась, а Крапивина уже успела приобрести важный опыт. Она была благодарна Владимиру за то, что он не начал подтрунивать над ней и они не поссорились.
Перед сном Широков снова рассказывал девочке разные случаи из своей жизни. Несмотря на постоянное общение с писателями и чтение их рукописей, навык рассказывать истории он так и не приобрел. Тане больше всего нравились его воспоминания об Индии. Точнее, не они сами, а фотографии, которые Владимир показывал девочке, подкрепляя собственный рассказ визуальным сопровождением. Обычно самого Широкова на снимках не было – либо только его палец, загородивший угол пейзажа. Но были среди них и те, сделанные чужими руками, фотографии, где Владимир все же присутствовал. Одна из них особенно запала Тане в память. И девочка намеренно просила еще и еще рассказывать Широкова об Индии, чтобы только был повод полюбоваться на снимок.
– Ну хорошо, слушай, – начинал он, хлопнув себя по коленям в знак начала повествования. И дальше следовала незамысловатая, пересыпанная мелочами история о переполненных туристических автобусах, однообразных отельных завтраках, номере с незакрывающейся дверью в ванной комнате и прочих невзгодах. Крапивина пропускала ее мимо ушей, только кивая в ритм речи. Все внимание ее было обращено к заветной фотографии.
– Это я у стен одного из храмов Кхаджурахо, – комментировал Широков и двигался дальше. Стены индийского храма были сплошь покрыты живым орнаментом – статуями мужчин и женщин за различными занятиями. Множество изгибающихся талий и рук, выпирающих грудей и бедер и цепких объятий. Ожившая под резцом скульптора сутра любви, многорукая и многоногая, танцевала на фоне, за спиной Широкова. Сам Широков, ради которого и был сделан снимок, бросался в глаза в последнюю очередь и напоминал