кубарем перевернулся на жёрдочке, точно ловкий скоморох, и вмиг вернулся к прежнему положению:
– А, это ты, Есюшенька, а я что-то совсем уж сопли распустил на старости лет, чуйку потерял, не успел схорониться!
– Кто вы, дедушка? Я вас совсем не знаю!
– Милая моя, так я же – Вазила, конюшник! Слышала, поди, про меня?
– Вазила? Конечно! В сказках маминых было…
– Какие сказки! Я, как видишь, есть на самом деле, только ты про то никому, смотри, не сказывай! Тебе-то я готов показаться, ты девочка добрая, одна такая, у отца-то. А я, что я? По нём, по тятьке твоему, горемычному, плачу, слёз унять нет мочи. И по Угольку нашему милому – тоже. Ох, и уготовано им… И тебе, родненькая, и тебе, – конюшник посмотрел на неё, и Есии показалось, что вместо глаз у дедушки – большие, пришитые грубыми нитками пуговицы.
– И моё сердечко тоже чует беду, дедушка…
– Ох, – Вазила выдохнул пар, и в клубах заискрились снежинки. – Как бы знал хозяин, какая страшная, косматая беда на двор к нам пожаловала! Пришла вон, у воротин стоит, покачивает их костистыми лапами, зырит одним глазищем своим горящим. Я ведь, красавица ты наша, не один век прожил, и всё опять, выходит, повториться должно. И рад бы что поменять, да мал и слаб я больно. За конём да порядком по двору следить – вот и вся моя забота, а дальше не суйся, а то ведь такие силы, такие ведь грядут. Раздавят, и мокрого места от меня не останется!
– Может, я смогу уговорить тятьку…
– Эх, да что пытаться, Есюшенька, пустое всё. Навряд тебя послухает. Вскружили ему головушку так, что вскоре уготовано ему будет потерять её вовсе.
Старичок помолчал, и добавил:
– Всё опять повторяется, как встарь. Снова эта сила явилась в наш мир, и нужен ей для дел её и твой тятька, и конь такой вот масти, как наш Уголёк. Я же ведь так вот гриву на прощанье расчёсывал, другому славному коню, пару сотен лет назад тому было, при Петре-государе…
Конюшник ещё долго охал:
– Но ты не печалься пока, раньше сроку-то, девочка! Вон, и сапожки у тебя теперь есть какие славные! Ещё предстоит тебе в них путь немалый прошагать. Знаю, знаю я о тебе – дар будет. Научишься ты с нашим братом, который для других невидимый, дружбу водить. Но как же нелегко тебе эти познания дадутся! Что ж я, ною тут… Дел невпроворот! А ты иди, иди себе, а то ведь, неровен час, начнут ещё искать!
Есия вышла из хлева и зашагала к дому, а плач и стоны за спиной не умолкали. А, когда воротилась к теплу, удивилась пугающей тишине. Все же только радовались обновкам да сладостям, а теперь будто все ушли!
Мама лежала – бледная, вмиг осунувшаяся, а отец и сёстры окружили её в молчании:
– Доченька, подойти до меня, голубушка, наклонись, хочу тебя в последний раз рассмотреть, – еле слышно сказала Ульяна. – Я ведь вот-вот умру…
Молчаливыми свидетелями их напряжённой беседы были только старинные иконы. Евтихий, не смея поднять глаз на незваного гостя,