пиджака в котором тихонько лежал телефон, при помощи которого он должен был связаться с похитителями. Он не думал о нем, пока не почувствовал под своими пальцами его знакомые контуры. В тот же миг сердце его дрогнуло, потому что он понял, что только что подумал обо всем, что с ним произошло, и что он намеревался сделать, и все в этой комнате, по-видимому, услышали это.
Женщина, что сидела на маленьком стульчике у пастели больного, подняла на него глаза, и Док к своему ужасу заметил в них удивление и испуг. За долю секунды он узнал, что ее имя Элеонора, она бывшая военная, она тут, потому что любит человека на кушетке, и что она ни за что не даст его в обиду. Все это не было выражено конкретной сформированной мыслью, скорее некая подсознательная информация всплыла на поверхность их ментального общения. Но дальше пошла одна сплошная конкретика. Она медленно поднялась со своего места, не отрывая от него пристального взгляда, который с каждым мгновением становился все жестче. Доку стало вдруг так холодно и одиноко, внезапно пришло понимание всей ничтожности его жизни и стремлений, вся бессмысленность его бытия проявилась для него и ввергла в полное отчаяние. Все его жалкие потуги совершить в жизни хоть что-нибудь стоящее привели его к полному банкротству. При всей его лихорадочной деятельности в последние годы, на данный момент он не имел ровным счетом ничего из того, что имеет среднестатистический гражданин в его возрасте. Ни друзей, ни подруги, ни детей, ни состояния, ни карьеры, и даже сестру и маму потерял. Его полная неспособность жить теперь вдруг стала так очевидна и фатальна, что жалости к самому себе у него не хватило. В нем поднималась злость на себя и свои тупые решения. С каждой секундой становилось все яснее, что жить дальше не имеет абсолютно никакого смысла. Все прежние стремления отошли на второй план, и из всего осталось только жгучее желание поквитаться с жизнью.
– Остель, отставить! – Прогремело у него в голове, так что он вздрогнул от неожиданности.
– Это не ваше дело, Дженкинс! – Также громко прогремело в ответ.
Вдруг наваждение прошло, и Док вернулся от самосозерцания в знакомый уже медпункт.
– Да что же это такое?! – Встряхнув головой, подумал он и постарался сфокусировать зрение.
Все почему-то плыло перед глазами и люди, и предметы.
– Сейчас отпустит, – попытался утешить его Дженкинс, – это все женский гнев, не берите в голову.
– Последнее время я чувствую себя подопытным кроликом, – ворчливо возмутился он внутри себя, не кому-то конкретно, а вообще.
– Еще не вечер, – подбодрил его Генри.
Док все еще ощущал негодование Элеоноры и Марии, но как-то глухо, как боль сквозь обезболивающее.
Генри проследовал к больному, неторопливо посветил ему в глаз маленьким фонариком и как бы невзначай ободряюще сжал плечо Элеоноры.
– Он один из них! На кой черт Дженкинс притащил его сюда? – Не унималась женщина.
– Он