получать восемнадцать рублей.
Жизненного опыта у меня было маловато, и я сказал, что буду жить при мастерской. Видимо, хозяина это вполне устраивало, так как по окончании работы мастеров для меня всегда находилась какая-либо срочная, не оплачиваемая работа. Прошло немного времени, и я решил: «Нет, так не пойдет. Уйду на частную квартиру, а вечерами лучше читать буду».
На Рождество я вновь съездил в деревню, уже самостоятельным человеком. Мне шел 17-й год, а самое главное – я был мастером, получавшим целых десять рублей, а это далеко не всем тогда удавалось.
Хозяин доверял мне, видимо, убедившись в моей честности. Он часто посылал меня в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он меня и как безотказного работника и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной работы, мне поручалась упаковка грузов и отправка их по товарным конторам.
Мне нравилась такая работа больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине – дело другое. Здесь приходилось вращаться среди более или менее интеллигентных людей, слышать их разговоры о текущих событиях.
Мастера мало читали газеты, и, кроме Колесова, никто в нашей мастерской не разбирался в политических делах. Думаю, что так же обстояло дело и в других скорняжных мастерских. Никакого профсоюза скорняков тогда не было, и каждый был предоставлен самому себе. Только позднее организовался союз кожевников, куда вошли и скорняки.
Поэтому неудивительно, что скорняки отличались тогда своей аполитичностью. Исключение составляли одиночки. Мастер-скорняк жил своими интересами, у каждого был свой мирок. Некоторые всякими правдами и неправдами сколачивали небольшой капиталец и стремились открыть собственное дело. Скорняки, портные и другие рабочие мелких кустарных мастерских заметно отличались от заводских, фабричных рабочих, от настоящих пролетариев своей мелкобуржуазной идеологией и отсутствием крепкой пролетарской солидарности.
Заводские рабочие не могли и мечтать о своем деле. Для этого нужны были большие капиталы. А они получали гроши, которых едва-едва хватало на пропитание. Условия труда, постоянная угроза безработицы объединяли рабочих на борьбу с эксплуататорами.
Политическая работа большевистской партии сосредоточивалась тогда в среде промышленного пролетариата. Среди рабочих кустарных мастерских подвизались меньшевики, эсеры и прочие псевдореволюционеры. Не случайно в 1905 году и во время Великой Октябрьской революции в рядах восставшего пролетариата было мало кустарей.
В 1910–1914 годах заметно оживились революционные настроения. Все чаше и чаще стали вспыхивать стачки в Москве, Питере и других промышленных городах. Участились сходки и забастовки студентов. В деревне нужда дошла до предела в результате разразившегося в 1911 году голода.
Как ни плоха была политическая осведомленность мастеров-скорняков, все же мы знали о расстреле рабочих на Ленских приисках и повсеместном нарастании революционного брожения. Федору Ивановичу Колесову изредка удавалось