улыбаясь, спотыкаясь, подбирая правильные и негрубые слова, чтобы описать свой недолгий и такой чудовищный брак и такой выверенный побег.
Дед погрел, кажется, уже тонну чая. Чай был терпкий, сладкий и удивительно душистый. Он дал девушке тёплый плед, иногда похлопывал по плечу и горестно вздыхал. Не перебивал, не советовал, не упрекал, не учил. Но в каждом его действии, в каждом движении и взгляде она чувствовала, что он пропустил через себя слово за словом, почувствовал горечь каждой её слезинки.
– Этого ли Вы ждали? – наконец спросила она.
– Ох, дочка. Наболелась ты вся, настрадалась и боль твоя, как тёмное болото. Больно мне вместе с тобой, но и отрадно, что ты дорогу нашла и что верить не перестала в свои силы.
– Да уж какие тут силы, – горестно вздохнула она.
– Такой путь проделала, а до этого такую войну выдержала, через ад прошла и не сломалась. Заболела душа, заблудилась, но всё равно в сторону света идёшь. Большая в тебе сила, дочка. Очень большая.
– Была бы сила, я бы его живьём зарыла, навела бы чего, чтоб его согнуло в три погибели и всё.
– Не то говоришь дочка, это в тебе от страха и от боли. Я помогу тебе, неспешное это дело, но я тебя выхожу, на ноги поставлю. Мы все давно ждали тебя и Исток благословил нас тобою. Скоро, значится, уже и финальная битва.
Вымотанная до последней капли и едва находящая силы, чтобы дышать, она почувствовала, что её бросило в холодный пот, а тело сковал какой дикий суеверный страх.
– Исток? Что это? Какая битва ещё, господи ты боже мой… – слёзы опять полились ручьём.
Но слово «Исток»… Что-то в нём было знакомое до дрожи. Всё внутри как будто вздрогнуло от него, больно стало ещё сильнее, но как-то по-другому, щемяще и отрадно.
– Ты одна из нас, дочка, – он спрятал её холодные тонкие руки в своих суховатых больших ладонях. Горячие как печки, они показались такими родными и добрыми. – Всё хорошо, будет, дочка, в тебе сила огромная, ты воин, тебе нести свет.
– Господи, какой из меня воин, – попыталась перебить она. Даже кривовато улыбнулась, представив себя сейчас растрёпанную заплаканную, уставшую за годы немыслимо, сбежавшую в отчаянии, неуверенную ни в минуте завтрашнего дня.
– Здесь тебя никто не найдёт, не бойся. Ты дома, дочка, дома.
Она порывисто обняла старика и тихо хлюпала носом где-то на его могучем плече.
Он как будто замер, застыл, как скала, но внутри творилось что-то немыслимое. Ломало, крушило и разворачивало всё, что он прятал и пытался усмирить так долго, что вырос лес на крутом косогоре, потом сгорел и вырос новый, а он всё пытался себя простить и смирить в себе гнев, страх, стыд, отчаяние, не дать погаснуть последней надежде и искупить свою вину перед ней и Истоком смирением седого земного старца, что видел столько миров.
Когда ведьма наплакалась и устала до полного изнеможения, дед устроил им с дочкой настоящую баню с травами, смолистым духом каких-то масел для тела. А когда они накупались и наплескались вдоволь, оказалось, что дед успел испечь