Имеет какие-то особенности?
– О чем вы? – открыв глаза, я уставляюсь на собеседницу.
– Вы пытали людей? Или, может быть, пытали вас? – спрашивает она в лоб.
– К чему вам эта информация? – бровь изгибается от удивления.
– Пытки в участке не произвели на вас никакого впечатления, – осторожно поясняет женщина.
– Война – не детский утренник, доктор, – отвечаю без намека на агрессию. – Эти кретины ограничились двумя заходами, – насмехаюсь над полицейскими. – Даже самый трусливый боевик не раскололся бы, а я так и подавно.
– После войны у вас не было психологического расстройства или травмы, – доктор сжимает губы, делая жалостливое лицо. – А сейчас у вас все предпосылки к, как минимум, начинающейся депрессии.
– Вы когда-нибудь любили, доктор?
– Да.
– Тогда я не понимаю, почему вас это удивляет. Я не бездушная и бессердечная машина для убийств, если вам так кажется.
– Это ваши слова.
– Вы точно психолог? – снова раздражаюсь. – Хотя, я уже спрашивал. На войне ты каждый день ждешь смерти. Любой из твоих товарищей может завтра быть убит. Ты не хочешь этого, но морально готов, – пытаюсь пояснить доктору, как маленькой. – Но ты никогда не готов морально принять тот факт, что смерть может настигнуть твоего любимого человека у тебя дома. Что какой-то псих способен пробраться в твое жилище и превратить твою жизнь в ад. Отобрать у тебя все.
Взгляд женщины становится печальным. На прошлых сеансах такого не наблюдалось, чем я немало удивлен.
– Татуировка, – она бегло осматривает виднеющиеся из-под ворота и рукавов рисунки. – Почему сделали?
– В тот день она высказала мысль о тату, – я вытянул руки, рассматривая обновку на своем теле. – Память.
– Можете сказать, что таким образом пытались прожить свою боль? Через тело? – доктор обвела мою фигуру обратной стороной ручки.
Я молча пожал плечами. Не думал об этом, честное слово.
– Вы не наносили себе других увечий?
– Других?
– Татуировка, своего рода, осознанное самоповреждение.
Тягостное молчание, возникшее в кабинете, ответило за меня лучше любых слов. Я заерзал в кресле, положение резко стало неудобным, а пейзаж за окном очень интересным. Оказывается, сегодня на улице стояла солнечная погода. Я даже не заметил.
– Послушайте, Люцифер, – огорошивает меня своим обращением женщина. Она кладет записи на стол, снимает очки плавным жестом, накрывая ими заметки. – Сейчас я скажу нечто кощунственное для вас. Говорить буду не как ваш врач, а как человек, – она подается вперед, чуть склоняя голову на бок и облокачиваясь рукой о подлокотник. – Время лечит. Сейчас вам кажется, будто жизнь кончена и не имеет смысла. Но, – она останавливается, рассматривая меня и давая секунды на осмысление, – вы обязательно встретите ту, которую сможете полюбить вновь.
Голова словно сама собой качается, отрицая ее слова. В самом деле