глуховатый смешок чужака, а дальше прозвучало:
– Филип Вандердекен… кхе-кхе… ты не узнаёшь меня, Филип Вандердекен?
– Нет, – с явной досадой в голосе ответил Филип.
Гость разговаривал весьма необычно, он словно кричал шепотом, и отзвуки его криков отдавались в ушах еще долгое время после того, как он умолкал.
– Я Шрифтен, один из лоцманов «Тер Шиллинга», – продолжал гость, – и я пришел… кхе-кхе… чтобы оторвать тебя от семейного гнездышка, – тут он покосился на Амину, – и от мирских радостей, – он перевел взгляд на буфеты, – а еще от земли под ногами, – он внезапно топнул, вставая с кушетки, – ради водяной могилы. Разве не чудесно?! – воскликнул Шрифтен со смешком и многозначительно подмигнул Филипу, зажмурив свой единственный глаз.
Первым позывом Филипа было выставить незваного гостя за дверь, но Амина, прочтя, как обычно, мысли мужа, сложила руки на груди и смерила человечка суровым взглядом, а затем произнесла:
– Всем нам суждено то, что суждено, незнакомец, и смерть настигнет каждого, в море или на суше. Но знай, что даже перед лицом смерти щеки Филипа Вандердекена бледностью не уподобятся твоим.
– Да неужто?! – делано изумился Шрифтен, явно смущенный отпором столь юной и красивой женщины. Затем он метнул взгляд на ковчежец с образом Приснодевы на полке над очагом. – Католик, как я погляжу…
– Да, я католик, – подтвердил Филип, – но вам-то что за дело? Когда корабль отплывает?
– Через неделю… кхе-кхе… всего через неделю, а это семь дней, чтобы все успеть.
– Более чем достаточно. – Филип поднялся с кушетки. – Передайте капитану, что я буду вовремя. Ступайте. Амина, нам нужно поспешить.
– Конечно, – отозвалась Амина, – но радушие прежде всего. Минхеер, не хотите подкрепиться после дороги?
– Неделя с этого дня, – сказал Шрифтен, обращаясь к Филипу и словно не слыша Амину.
Филип кивнул, гость развернулся и покинул комнату. Вскоре он скрылся из виду.
Амина присела на кушетку. Короткое семейное счастье закончилось слишком неожиданно, слишком резко и жестоко для этой искренне любящей, пускай и отважной женщины. В словах и манере держаться одноглазого вестника улавливалось нечто зловещее. Казалось, он знает больше, чем говорит, и это смущало и тревожило Амину и Филипа.
Нет, Амина не расплакалась, но закрыла лицо руками, а Филип, чьи колени подгибались, принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Перед его мысленным взором вдруг возникли во всей своей отвратительной неприглядности давно забытые картины. Вот он проникает в запертую комнату, вот шарит во мраке, вот натыкается на вышивку у ног, вот вздрагивает, обнаружив на полу под нею роковое письмо…
Их обоих вырвали из блаженства повседневной жизни, и они теперь со страхом смотрели в жуткое будущее. Впрочем, Филипу хватило нескольких минут, чтобы вернуть себе привычное самообладание. Он присел рядом с Аминой и крепко обнял жену. Оба молчали,