не менее банальных жизней знаменитостей, выставленных на всеобщее обозрение. Так, знал я одну женщину из Мурманска, которая с детства мечтала и поставила себе целью покинуть этот депрессивный северный город и перебраться в Ленинград. Закончив школу, она действительно поехала учиться в Ленинград, но, провалив вступительные экзамены в институт, закрутилась в водовороте перестроечной жизни, который очень скоро выплюнул ее в Светогорске – на границе с Финляндией, – где она безвыездно проработала всю свою недолгую жизнь на целлюлозно-бумажном комбинате, так и не побывав ни разу ни в соседней Финляндии, ни вообще где-либо еще… Еще один человек родом из Ленинграда не смог пережить переименования города в Санкт-Петербург (невыносимая легкость знакового сознания) и стал искать место с похожим на Ленинград названием для переселения. Ленинакан и Ленинабад сразу отпали как экзотические и тоже уже переименованные. В конце концов, поиски забросили его в якутский городок Ленск на берегу большой, как в Ленинграде, реки, в названии которой также четыре буквы: вторая «е», последняя – «а», где он и осел навсегда. И даже, вроде бы, по-своему был счастлив.
Помню, стоим мы с Кристиной Рубинштейн (которая любила называть себя Розенкнехт) ночью на палубе парома, идущего с Кипра в Ливан, и смотрим в звездное небо. Паром слегка покачивает на легких волнах. Мы оба под легким, как средиземноморские волны, кайфом. Я запел: «больше месяца парень бесится, и тоска берет моряка…».
– А почему, – спрашиваю, – как ты думаешь, тоска берет моряка? О чем он тоскует? Я думаю, что о несказанном. Об абстрактном идеале, который он, отчаявшись найти на суше, не может найти и в море…
– Перестань, – обрывает меня Рубинштейн. – Какое там, к ебеням, «несказанное»! Все гораздо проще. Просто он лежит на койке в своей каюте со свечой в жопе от морской болезни. Я сама ходила (заметь, не плавала – ходила, ибо плавает только говно) несколько лет между Таллинном и Тронхеймом. Как только шторм (а там всегда штормило), капитан ставит нам всем в жопу по свечке от морской болезни. Как он любил говорить: «уж лучше свечка в жопе от морской болезни, чем в церкви за упокой».
Капитан, мой капитан! Не перевелись еще в Мировом Океане грозные Ахавы…
На огромном пространстве Мирового Океана, в другой его части, случилась со мной другая история – чисто детективная, достойная пера разве что Агаты Кристи. Было это на круизном лайнере в Карибском море. В одном из портов на судно подсела беспокойная компания итальянских художников-акционистов, напоминающая цыганский табор. Художники вели себя беспардонно (что, впрочем, характерно для исповедуемых ими художественных концепций), устраивали шумные выходки, задирали респектабельную круизную публику. По ночам, выстроившись вдоль леера, они, синхронно раскачиваясь, мочились в океан – как мужская, так и женская часть группы. Но особенно дерзко проявляла себя их предводительница – мужеподобная и весьма активная тетка неопределенного