заговорщическим тоном. – Теперь поступим вот эдак, и никак боля.
Егор и Аверьян непонимающе переглянулись.
– Отныне эта вот лавка и доход с нее ложатся на ваши широкие плечи, – продолжил Ивашка. – Вы в ней днюете и ночуете! Товар тожа сами продаете.
– А радения как же? – высказался удивленно Егор, которому не понравился замысел кормчего.
– Поочередно приходить будете, – ответил тот. – Ваську ешо в помощь вам придам. Вот втроем и потянете лямку торговую. Егор ужо опыт в том имеет и тебя, Аверька, торговому ремеслу зараз обучит.
– Позволь спросить тебя, Иван Ильич? – обратился Мехельсон. – Ты еще что-то задумал, так ведь?
– А энто ужо не вашева ума дело! – нахмурился, отвечая, Сафронов и нехорошо покосился на Аверьяна. – То, что я задумал, токо одново меня и касается. Так што делайте свое дело, а в моё носы не суйте. Знайте одно, што на одну казну все работаем, и усердствуйте, не ленясь, штоб мозги зараз жиром не обросли.
Они встретились на берегу реки Самары. Произошел короткий, но многозначительный разговор.
– А ты хоть раз навестил жену и детей, Аверьян? – спросила Анна. – Как им живется, знаешь?
– Разве нынешнюю жизнь можно назвать жизнью, – посетовал он тогда. – Едва концы с концами сводят. Стешу в мастерские на работу шуряк пристроил, а мальцов в станицу к сродственникам свезли.
– Она тебе сама о бедах своих рассказала?
– Ни в коем разе. Я ей на глаза не показываюся, токо издали наблюдаю. Хотя и не узнает теперь она меня. Я ужо скоко знакомых повстречал, но ни один не признал Аверьяна Калачева.
– А может, тебя как раз сейчас семье и не хватает?
– Могет и эдак быть, – согласился Аверьян, горько вздыхая. – Токо вот… на кой ляд я им таперя нужон? Я ж не мужик и не баба. Я ж таперя калека никудышный, и сам не ведаю, пошто Хосподь мне жизнь сохранил, а хозяйства мужицкова напрочь лишил?
– Да разве щас супруге твоей до «хозяйства» твоего? – усмехнулась Анна. – Она как прожить думает да деток на ноги поставить.
– Ей брат Игнат подсобляет, червяк пронырливый.
– Твой брат?
– Ееный. Мое все братья и сестры, сказывают, с Дутовым в Китай подались. А сродственники Стешки завсегда голодранцами были. Им с новой властью делить нечаво. Мое стали врагами и бандитами, значится, а ееные все во власть пролезли! Из грязи в князи, значится. А Игнашка, подлюга, щас, говорят, в ЧК до начальника какова-то дослужился.
– А как он к деткам твоим относится?
– Никак, – нахмурился Аверьян. – Смертным боем лупцует вражина. На двор, сказывали, вывел и давай с плеча нагайкой стегать! Мальчонки криком кричат, а он… Ладно Стешка вовремя подоспела, а то энто рыло пьяное до смерти бы мальцов забило!
Аннушка слушала с широко открытыми глазами, в которых застыли боль и страдание. Она взяла Калачева за руку и взволнованно спросила:
– Ты хотел бы жить в своей семье, Аверьян?
– Ежели бы я токо мог! – с жаром ответил он.
Взгляд