аромата парка. Гай повел Гарриет по боковой дорожке, куда выходили окна квартир. Указав на террасу на первом этаже, он сказал:
– Тут живет Инчкейп.
Гарриет с завистью рассматривала кованые стулья на террасе, каменную вазу и розовую пеларгонию.
– Он живет один?
– Да, если не считать его слуги Паули.
– А нас туда пригласят?
– При случае. Он не любит принимать гостей.
– Странный он человек, – сказала она. – Такой нетерпеливый и тщеславный – что за этим кроется? Чем он там занят наедине с собой? В нем чувствуется какая-то тайна.
– Живет своей жизнью, как и все мы, – ответил Гай. – Тебе-то какое дело?
– Это естественный интерес.
– Что же интересного в частной жизни окружающих? Нам должно быть довольно того, что они сами хотят нам показать.
– Мне это интересно. Тебя занимают идеи, меня – люди. Если бы ты больше интересовался людьми, то меньше бы их любил.
Гай не ответил. Гарриет полагала, что он размышляет над ее словами, но, когда он заговорил снова, стало ясно, что он вовсе не думал об услышанном. Он рассказал, что Чишмиджиу раньше был личным садом какого-то турецкого водного инспектора.
Весенними и летними вечерами парк ярко освещался и был невероятно красив. Крестьяне, которые приезжали в город в поисках справедливости или заработка, находили здесь убежище. Они спали тут во время сиесты или часами любовались tapis vert[22], фонтаном, прудом, павлинами и старыми деревьями. Порой проходил слух, что король намеревается закрыть парк. Об этом говорили с горечью.
– И что, закроет? – спросила Гарриет.
– Не думаю. Ему от этого никакой пользы. Просто все уже привыкли ожидать от него худшего.
В пыльном свете последнего жаркого дня года зелень выглядела пожухлой и какой-то осенней. Воздух застыл. Надо всем навис полдень. Просторный tapis vert, окруженный шестами с гирляндами, обсаженный каннами и самшитом, выглядел не вполне реально и напоминал вылинявшую театральную декорацию. Как и предсказывал Гай, то тут, то там попадались группки крестьян, но большинство из них устроились в тени и спали, спрятав лицо от невыносимо яркого солнца.
Всё вокруг словно источало жару. Казалось, что клумбы с каннами – сернисто-желтые, кадмиевые и алые – вот-вот затрещат, словно угли в камине. Гарриет остановилась у георгинов. Гай поправил очки и принялся разглядывать цветы – крупные, шипастые, пушистые, львиноподобные, бордовые, лиловые и белые, пыльные, тяжелые, словно бархат.
– Неплохо, – сказал он наконец.
Посмеявшись над ним, Гарриет заметила:
– Похожи на придумку какого-то сумасшедшего декоратора.
– В самом деле!
Гай так редко смотрел на окружающий его мир, что поначалу был ошарашен такой критикой природы, но затем обрадовался.
Они спустились к пруду. Прозрачная вода была скрыта за густыми кронами прибрежных деревьев. Дорожка упиралась в небольшую каштановую рощицу, на краю которой стоял заброшенный домик. Здесь любой крестьянин,