пансионата расторгло ваш договор. Мне жаль.
– А мне – нет, – флегматично уронила сиделка, подкатив кресло к Висмуту.
– Заткнись, карга! – бросил ей дед. – Ты не у себя дома, чтобы так со мной разговаривать!
– Вы тоже, господин бывший хе… к-хм… мэр, – пробурчала она у него над головой.
– Что ты несёшь, увечная?! Где ж я, по-твоему?!
– Не в себе – это уж точно!
– Иди мой полы, немочь ходячая! Или за что там я тебе плачу?
– Это пансионат, папа. – Висмут взялся за ручку кожаной сумки, стоявшей на стариковских коленях, но тот только крепче вцепился в её раздутые бока.
– А ты что за хрен? – с недоверием спросил бывший мэр.
– Я твой единственный сын, папа. Висмут. Помнишь? – терпеливо пояснил Висмут.
Старик недоверчиво прищурился, придирчиво разглядывая высокую подтянутую фигуру стоящего перед ним мужчины в коричневых брюках и жилете железнодорожника, надетом поверх светлой рубахи с расстёгнутым воротом. У него было гладко выбритое лицо, тёмно-русые волосы, подстриженные аккуратно, но не чересчур коротко, и тонкие, едва заметные лучики морщинок, веером расходящиеся от внешних уголков карих глаз. Эти морщинки – признак доброты и улыбчивости – бывшему мэру не понравились особенно: всех добрых и улыбчивых он считал простофилями.
– Ты меня не узнаёшь? – спросил Висмут.
– Я отлично вижу! – вспылил дед, отталкивая руку сиделки, протянувшей ему очки. – Вижу и его отпущенные лохмы, и небрежный ворот, и отсутствие галстука – полная распущенность, тьфу!
– Вы тоже без галстука, – пробухтела сиделка, – и в пижаме, потому что наотрез отказались переодеться.
– Потому что я у себя дома, мать твою, и могу ходить, в чём захочу!
– Это дом престарелых, папа.
– Престарелый здесь только ты, неведомый хрен без галстука! Хвала богу, ты не мой сын! Моему сыну – три, вчера я отправил его и его няньку в загородное поместье!
– Это было сорок лет назад, папа, – Висмут перехватил у сиделки ручки кресла и повёз его к выходу, – с тех пор не осталось ни няньки, ни поместья. Только я.
– Ты просрал всё моё состояние? – возопил дед, с завидной прытью вскочив с кресла и перегородив Висмуту дорогу.
– Я расплатился с твоими долгами.
– Это собственность пансионата, – ввернула сиделка, забирая освободившееся кресло.
– Ты всё продал?!
– Мне нужно было как-то покрыть твои долги, отец. И чем-то платить за твой пансионат.
– Ты всё продал!!! Всё накопленное годами немыслимого, нечеловеческого труда!
– Об мэрский-то стул, поди, не одну пару штанов истёр – так трудился, так трудился! – пробухтела сиделка на пути к лифту.
– Ты и меня продал – сюда! – Дед трагичным театральным жестом обвёл холл. – В богадельню! Этим! – Презрительно указал на сиделку, заталкивающую в лифт кресло. – На опыты-ы-ы! – Старик упал на колени и завыл, заломив руки.
Висмут