нескольких дней. А вот запасов грибов, действительно, хватало до зимы.
Поскольку Ленинград находился почти в трех часах езды, то довольно часто мы наведывались в Выборг, и я полюбил этот небольшой уголок Скандинавии, оказавшийся в лапах русских варваров. Мое воображение поражали повсеместные гранитные валуны, сосны и мостовые, выложенные брусчаткой. В местном спортивном магазине я умолял родителей купить катер (там их было два или три на выбор). Там же произошел и самый страшный кошмар моего детства…
Справа от рынка находился пункт заправки газовых баллонов, куда мы наведывались раз в пару недель. Поскольку баллоны были тяжелыми, мама взяла один из них и понесла его к нашей машине, стоявшей на рыночной площади, а я остался сторожить второй. Прошло какое-то время, и я забеспокоился. Через несколько минут я ощутил себя всеми брошенным и покинутым. Еще спустя несколько мгновений я разревелся. К ребенку, плачущему у газового баллона, подошли люди, и один добрый самаритянин взялся отвести меня через рынок к машине. До нашего «Запорожца» мы добрались вполне благополучно, но представьте себе ужас мамы, когда она не обнаружила меня на месте! В итоге все завершилось слезами и обещанием никуда не уходить с незнакомцами в обмен на гарантии не оставлять меня надолго одного.
Пребывание в Соколинском закончилось идиллически. В перерывах между купаниями и походами в лес я вышивал крестиком цветочек на салфеточке и, сидя в лесу на двух валунах, названных по-ленински «стол и стул», учил в подарок бабушке на день рождение стихотворение Горького «Буревестник»: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает…»
В четыре года настала пора моей социализации – я пошел в детский сад. Группа лиц дошкольного возраста, оккупировавших песочницу, давно привлекала мое внимание, и я громко кричал: «К ым! К ым!», мечтая маршировать по улице в паре под конвоем воспитательницы. Мой первый детский сад за номером 8 и по сей день находится на углу набережной Фонтанки и улицы Белинского. От пребывания в нем у меня сохранились образы длинных коридоров, шкафчиков для одежды и радости, когда на завтрак давали творожную запеканку. Самым неприятным моментом, как и дома, был дневной сон, поэтому я всегда просил, чтобы родители забирали меня после обеда. В пять лет меня перевели в 24-ый детский сад на Манежной площади, где я отзанимался год. К тому времени я чувствовал себя ужасно умным для данного заведения, и родители разделяли мою точку зрения. Достигнув шести лет, я провел в детском саду только один день – 1 сентября. На следующее утро меня привезли в 373 школу у Московских ворот, где классным руководителем 1-ого класса была подруга моей мамы – Галина Александровна. Началась десятилетняя школьная каторга.
Я понимаю, что возможно, некоторые читатели моих записок почувствуют себя разочарованными, ибо текст мало напоминает «Жестяной барабан» или «Персополис». В них нет леденящих душу подробностей воспоминаний грузинских интеллигентов про то, как они слушали в подвале «Голос Америки», таясь