только…
Договорить оправдывающийся не успел, потому что тут уж царевна стерпеть не могла. Так ее еще никто не оскорблял! Да еще кто! От негодования она забыла даже про ножик – так и выскочила из своего закута, отчаянно краснея и сжав кулаки.
– Я вам никакая не воровка! Сами-то! В лесу живете, знать, разбойничаете, людей добрых грабите, а царевне своей горелой корки пожалели!
Вдохнув, чтобы продолжить кричать, Алька наконец моргнула и рассмотрела хозяев. И рот почему-то сразу закрыла. И сглотнула. Хозяева стояли перед ней гурьбой – все семеро. Все, как на подбор, высокие, плечистые – чисто шкапы платяные. Одеты все одинаково – в просторные рубахи и штаны, на ногах не лапти – сапоги.
…Помнится, ей когда для нарядов отдельную горенку отвели, плотник заместо сундуков несколько новомодных шкапов смастерил, высоких таких, широких, и с одинаковой резьбой по дверцам. А посол из Тридесятого словечко еще подсказал: гар-ни-тур…
Гарнитур смотрел на нее изумленно и весело. То есть – тьфу! – разбойники смотрели.
– Царееееевна, значит? – с добродушной насмешкой переспросил самый старший из разбойников – чуть ниже прочих ростом, коренастый, ширококостный и крепко сбитый, с короткой, слегка седеющей уже бородой.
– Алевтина Игнатьевна вообще-то! – Алька подбоченилась. – Единственная законная правительница и будущая царица Тридевятого!
– Ну раз раз цареееевна!..
Разбойники дружно расхохотались. И Алька вдруг с ужасом осознала, что ей просто не верят. И еще – что она не имеет никакого представления, как ей доказывать, что она – это она.
Честно говоря, Алевтине никогда в жизни не приходилось не то что объяснять или доказывать, кто она, а даже просто представляться. На всякого рода официальных приемах ее официально же и представляли слуги. А при выступлениях перед народом – глашатаи. Если доводилось куда-то выезжать – ее всегда ждали. И тоже объявляли громко и во всеуслышание.
Но на самом деле и это-то делали просто потому что так положено. Всю Алькину жизнь все вокруг – вообще все, кого она когда-либо встречала, совершенно точно знали, кто она такая. Даже если сама она видела их впервые и никогда не слышала их имен.
Да и как не признать царевну, если и наряд на ней всегда соответственный случаю, но обязательно роскошный и богатый – даже на верховых прогулках, и свита с охраной всегда при ней. И ей действительно никогда попросту в голову не приходило, что кто-то может и не узнавать ее в лицо.
Вспомнилось отчего-то, что и монеты в Тридевятом по сегодня еще печатались старого образца: с матушкиным профилем на одной стороне и батюшкиным – на другой. Это когда она замуж выйдет да на престол взойдет, тогда и новые монеты чеканить начнут, с ней и Елисеем.
Сейчас при царевне не было свиты. А наряд на ней был грязный и изодранный в клочья. Щеки и руки расцарапаны… на что похожи волосы, даже думать не хотелось. По дороге распустила растрепавшуюся до невозможности прическу и заплела в простую косу, как у крестьянки – только и та сейчас похожа была на старое