и его не придет будить эскалотец. Дескать, он не сам встанет и пойдет, там же не осталось ничего, чему идти, это ж когда было, а человек живой его в свое тело пустит, как ты жизнь в кукол засовываешь. И неизвестно, где он спит, мест много, искать можно вечно. Но провести такую операцию может только один человек специальный – жрецом зовется. Он вот должен уметь… ну как ты вот умеешь, вот так уметь должен. И когда придет этот герой, то мир настанет, Эскалот зацветет, власть к истинному королю вернется. Вот чего я тебя притащил, одного, от отца отдельно. Ты мне нужен, и тебе решать, ты со мной?
– Правильно понимаю, что этим истинным королем ты хочешь быть? – прищурился Оливье.
– Если надо ему свое тело отдать, отдам! Я готов собой пожертвовать, если знаю, ради кого это делать.
– То есть вопрос твоей готовности воевать и умирать был в том, что тебе не хотелось это делать ради Норманна? А ради Эльфреда в самый раз? – осмелел Оливье.
– Образованный ты, а глупый, – оценил Мытарь. – Мне до королей, ни до каких, дела нет. Ради матери с бабкой в самый раз. Ради сестренок в самый раз. У меня девок в семье знаешь сколько? Двенадцать, от мала до велика, красавицы – и все на выданье. А выдавать не за кого. Все, кто не полегли, все здесь сейчас. Власть кого первых до костей обдирает? Простых людей. А когда мы закончимся, и ваш черед придет.
– Пальеры сражаются добровольно, – напомнил ему Оливье очевидный пример.
– Ага, и больше всех с войны имеют, – пренебрежительно махнул окороком Мытарь и вновь принялся в него вгрызаться.
– Пальеры не берут платы и живут скромно, – настаивал Оли.
– Сейчас бы жить при дворцах скромно. Скромно, Оливье, это когда пожрать нечего, и детки от холода в руках у мамки умирают. Она просыпается, а ребенок – нет. Поутру бабий вой когда-нибудь слушал? А я наслушался.
Противное чувство согласия подкрадывалось к Оливье, но он гнал его прочь. Не хотел сочувствовать Мытарю, будучи свидетелем его зверств. Мытарь, кто бы там в нем ни проснулся, не должен сесть на трон ни при каких раскладах. Но как он отреагирует на отказ? Оливье вновь скользнул взглядом по Розине. Ее губы прошептали: «Надо поговорить». Оли дал знак глазами, что найдет способ подойти к ней позже.
– Я должен подумать, – ответил Оливье, чтобы иметь время на решение и возможный побег.
– Подумай, – согласился Мытарь, жуя. – Ночь тебе на раздумья, а утром поговорим. Промедление – еще один день войны. Спать можешь рядом с девчонкой, вам потеплее будет, хотите, у костра приютитесь. Но ты уж не серчай, одного привяжу к дереву, вторую к поясу. Все ж ночь, парни уставшие, не доследят, а в лесу зверье шастает.
Когда все улеглись, с руганью и возмущениями о холодине, а дежурные встали в караул, Оливье прижал к себе Розину, как тогда в фургоне. Ее голосок зашелестел, как сухая листва:
– Оли, я придумала! Оли, ты слышишь? Он уснул?
– Да, все храпят, – в тон ей отозвался Оливье.
– Он говорил правду! – шептала Розина. –