хомут, а также уздечку с наглазниками, которые ещё называются шорами. Это были действительно наглазники, потому что они закрывали всё по сторонам, и я мог смотреть только прямо перед собой. Потом пришёл черёд седелки с противным жёстким ремнём, который пропускали под хвостом; ремень назывался шлея. Шлею я терпеть не мог: когда мой длинный хвост складывали пополам и продевали под шлею, мне становилось почти так же скверно, как от мундштука. Мне сильно хотелось взбрыкнуть, сильней, чем когда бы то ни было, но, конечно, я и помыслить не смел о том, чтобы ударить моего любимого хозяина. Постепенно я привык и научился работать так же хорошо, как моя мать.
Здесь непременно следует упомянуть ещё об одном уроке, преподанном мне, который впоследствии оказался чрезвычайно для меня полезен. Хозяин отправил меня на две недели на соседскую ферму, где был большой луг у самой железной дороги. На лугу паслись овцы и коровы, и меня пустили к ним.
Я никогда не забуду первый поезд, увиденный мной. Я спокойно пасся около плетня, которым луг был отгорожен от железнодорожной колеи, когда издалека донёсся непонятный звук. Я даже не успел понять, откуда он доносится, как прямо на меня понеслось нечто длинное, чёрное, пыхтящее, громыхающее, изрыгающее клубы дыма. Понеслось и пронеслось, прежде чем я успел перевести дух. Я бросился прочь и ускакал на самый дальний конец луга, где долго стоял, всхрапывая от изумления и испуга.
За день мимо луга прошло несколько поездов, одни шли очень быстро, другие замедляли ход, а потом вообще останавливались на станции неподалёку, иной раз издавая жуткие крики и стоны, прежде чем замереть. Поезда меня страшно пугали, но коровы продолжали спокойно щипать траву, даже ухом не ведя в сторону чёрной, оглушительно громыхающей и лязгающей громадины.
В первые дни я от страха просто не мог есть, но когда понял, что ужасная зверюга никогда не забирается на луг и не причиняет мне вреда, я перестал обращать внимание на поезда и стал относиться к ним с тем же безразличием, что овцы и коровы.
Мне приходилось в жизни видеть множество лошадей, которые в страхе шарахались от вида или грохота поезда, я же сам, благодаря предусмотрительности моего доброго хозяина чувствую себя на железнодорожной станции столь же спокойно, как и в собственном стойле.
Так и до́лжно обучать хороших коней.
Хозяин часто ставил меня в парную упряжку с моей матерью, которая обладала ровными аллюрами и лучше, чем посторонняя лошадь, могла приучить меня ходить так же.
Мать объясняла мне, что чем послушней я буду, тем лучше будут ко мне относиться, что самое мудрое – всегда стараться исполнять хозяйскую волю.
– Однако, – добавляла она, – люди бывают разные. Попадаются добрые и заботливые, как наш хозяин, которому всякая лошадь за честь почтёт служить, но встречаются и люди настолько плохие и жестокие, что им не следовало бы никогда держать у себя лошадей или собак. На свете немало и попросту глупых людей: они тщеславны, невежественны и