поднял воротник кожаной куртки, несколько секунд подумал, прочистил горло и продекламировал:
Собачье дерьмо на тротуарах
Даже если смотришь внимательно
Рано или поздно вляпаешься
Я гордо поглядел на нее, потом сказал – высокопарно, потому что хотел слегка ее подразнить:
– Да, м-м… видишь ли, м-м… этот образ должен п-передавать бренность человеческого удела п-пе-ред лицом неотвратимости судьбы, т-так сказать…
Она расхохоталась, снова прижалась ко мне плечом и не отодвинулась. Мне еще лучше стала видна маленькая родинка в уголке рта.
– С тобой и в самом деле не соскучишься. А что ты, собственно, делаешь у библиотеки в девять утра в субботу?
Она сняла темные очки и теперь смотрела на меня во все глаза. У меня от этого внутри словно что-то толкнулось.
– Я, собственно, з-здесь работаю, – сказал я, стараясь при этом выглядеть не слишком самодовольным.
– Здесь? Ты хочешь сказать, в библиотеке? – удивилась и обрадовалась она.
Я кивнул.
– Потрясающе! – Она легонько хлопнула меня по плечу.
Убрала волосы со лба и повернула голову, чтобы взглянуть на входную дверь.
– Кстати, посмотри – вроде бы уже открыто.
Она вскочила и протянула мне руку, помогая встать. Две минуты десятого, тень немного отступила на площадь, и на долю секунды у меня мелькнула мысль, что Лорен была права.
Свет в конце концов нас настиг.
Если честно рассмотреть ситуацию – я хочу сказать, если бы кто-то сделал моментальный снимок моей жизни, – думаю, можно было бы, не принимая в расчет моего посттравматического-заикания-и-сопутствующей-фобии, назвать меня скорее нормальным человеком. Ну то есть если руки три километра длиной, дурацкий пушок над губой и голос, который без предупреждения перескакивает с октавы на октаву, – это нормально. Если это так – тогда да. Несомненно.
Я был нормальным.
Когда я видел в зеркале свое отражение, мне было одновременно страшно и любопытно смотреть на себя. За несколько месяцев мое тело неузнаваемо изменилось. Кости лица отяжелели, торс удлинился, а ноги стали кривоватыми, и от этого походка у меня сделалась дурацкая.
Даже комната моя – и та изменилась. Стены словно бы сблизились, вытеснив последние игрушки. Теперь каждый квадратный сантиметр был заполнен стопками комиксов, журналами по серфингу и дисками моих любимых рок-групп. На стене – постер «Рокки» и вырезанные откуда-нибудь фотографии гигантских волн, сделанные на гавайских пляжах или Венис Бич. Мне случалось перед сном представлять себе, что волна меня захлестнула, стена воды обрушилась на меня с адским грохотом. Как в «Цунами», рассказе, который я писал для конкурса. Как ни странно, я не испытывал ни малейшего страха. Пена оставляла причудливые рисунки на изнанке моих век, оглушительный шум успокаивал, убаюкивал, и я засыпал. Фижероль исчезал – весь мир исчезал – под большой белой спасительной волной. Я просыпался с ощущением, что спал под водой. Я чувствовал себя обновленным, отмытым, возродившимся.