посредине, а выше ломалась и смещалась к западу, так что помещения под самой крышей были почти сплошь современные, исключение составляла единственная небольшая башня.
И вот теперь начинается необычная часть моей истории – поразительная настолько, что я не удивлюсь, если в наши скептические времена мне никто не поверит. Более того: мне до сих пор не попадался слушатель, у которого мой устный рассказ встретил бы понимание; напротив, все либо недоверчиво качали головой, либо в лучшем случае замыкались в молчании. В этих обстоятельствах мне даже боязно продолжать, я мог бы отказаться от своего намерения и утаить концовку, если бы не был убежден, что где-то в мире найдутся читатели, которые отнесутся к этому странному повествованию без враждебности, не станут без разбору подвергать насмешкам все, чего в данный момент не могут объяснить, и признают факт: в мире существует много непостижимых для нашего ума явлений, однако они достоверны и впоследствии – почему бы и нет? – найдут удовлетворительное истолкование. Что до моих друзей, могу сказать лишь одно: сколь бы странное впечатление ни производила моя история, им не следует забывать, во-первых, о моей укоренившейся репутации человека солидного, уравновешенного и начисто лишенного воображения, а потому бесконечно далекого от всего того, что обычно называют романтическими байками, и, во-вторых, о том, что, изобретая изощренную ложь, я бы от этого ничего не выиграл; посему я призываю их, прежде чем выносить неблагоприятное суждение о моем рассказе, взвесить все доводы за и против его правдивости.
Едва мы успели привести себя в порядок, как хозяин позвал нас к ужину, и мы проследовали за ним в столовую – довольно скудно обставленную комнату, показавшуюся, на наш северный вкус, мрачноватой, хотя там имелось, конечно, все, что считается в местном климате необходимым и нарядным. В центре находился длинный стол, обильно уставленный угощениями: овощи, фрукты, кофе и немного мясного. С каждой стороны было приготовлено по два прибора, в конце стола – еще один. У двери стояла жена дона Мигеля – невысокая плотная женщина, чья очень смуглая кожа выдавала еще большую примесь индейской крови, чем у супруга. Увешанная множеством драгоценностей, она, со своими прекрасными глазами и ровными зубами, наверняка слыла когда-то красавицей, теперь же, утратив права на это звание, сохранила при себе приятность черт. Видеть иностранцев ей, вероятно, доводилось не часто, держалась она скованно и в ответ на наши неловкие приветствия не проронила ни слова. Забегая вперед, могу добавить, что за все время нашего визита она – то ли по незнанию английского, то ли по природной застенчивости – ни разу не открыла рта и обязанности хозяйки исполняла в полном молчании, однако порой, в знак своего расположения к нам, позволяла себе улыбнуться. Ее вид говорил о радушии и доброте; я никоим образом не заподозрил в ней ревнивицы, способной ударить кого-то в темном углу стилетом, и Лили, как я заметил, неоднократно обращала ко мне просительные взгляды,