что с минуты на минуту всё разрешится, что вот-вот появится проводник, но верится с трудом. Так и оказалось: минуты затянулись часа на полтора. Проводник появился ближе к шести, когда солнце уже слизало хрустальные слезинки росы и мазнуло алым по маковке купола. Конечно, не пришел, а приехал на неизменном стареньком «жигулёнке», раздолбанном донельзя, но ещё чудом перемещающимся. Это был всё-тот же Игорь, ангел хранитель «ленты», давний знакомый, с пофигистским выражением лица, всё в той же знакомой до каждой штопки, застиранной, линялой футболке.
Мы обнялись не по уже сложившейся привычке обниматься и целоваться – я вообще не одобрял все эти обнимашки и показные нежности, не мужские они какие-то, а потому, что были искренне рады вновь встретиться. Этот крепкий обхват плеч был как бы подтверждением того, что время не развело нас, что мы по-прежнему вместе, и это порой даже большая ценность, нежели сама жизнь.
Вообще-то Игорь при Советах работал на шахте, портрет его даже висел на Доске Почёта, но потом шахту закрыли, жена, оставив дочь на лоха-мужа, растворилась на просторах незалэжной в поисках счастья, а он подался в малый бизнес.
– Понимаешь, малый, очень малый. Так, трохи сэбэ, трохи дармоедам на переходе. Всё по-доброму, всем же жить треба. Сначала мануфактуру таскал, сигареты и ликёрку, а когда укры танки под Изварино двинули – пришлось трохи повоевать. У нас в роду героев сроду не было – всё больше уголёк в забое рубили, а как на свет божий вылезут, так сразу в кабак водку хлестать. А вот припёрло и сам себе не нарадуюсь. Я же самолично танк стреножил. Он только на курган заполз и ну давай садить из пушки и пулемёта, а я сбоку с «граника»[22] и достал его. Сам не пойму, как сподобилось: в полусотне шагов чудище ревёт и огонь изрыгает, грохот, ничего не соображаю, сбоку меня ополченец лежит – голову осколком начисто срезало, кровища хлещет, а рядом «граник». Не помню уж, как схватил его, со страху на что-то нажал, глаза зажмурил и мордой в землю. А она, земелька-то наша, солнцем да ветрами высушенная, полынью пахнет, горько так и пыльно, аж горло забило. Лежу, а мысль сверлит: сейчас накроет взрывом или размочалит гусеницами, а как же моя дочечка? С кем останется? Господи, спаси и сохрани, Господи, спаси и сохрани… Глаза открываю, а танк горит, понимаешь! Люк откинулся, из него танкист лезет, факелом пылает и орёт заполошно. Ну, я его с «калаша»[23] и срезал. В горячке всё и со страха. Он мне до сих пор снится. А кто его звал? Может, он по моему дому стрелял, а там дочечка моя. Дня три и повоевал всего, но хватило на всю оставшуюся.
Игорь не курит и не пьёт – надо дочку на ноги ставить, не до баловства. На «ленте» он свой – по-крупному не разворачивается, не чета бывшим подельникам, таскает мелкий «контрабас», деля маржу с погранцами и таможенниками, а те берут с него по совести, самую малость, потому как уважают за неалчность. А ещё за то, что бескорыстно переводит туда и обратно добровольцев.
Игорь окинул оценивающе наш замерший в ожидании табор, качнул головой и резюмировал, что многовато нас нынче. Не