мне жить. И не мешайся под ногами. Пусть мой отец к тебе и хорошо относится. Это не значит, что и я буду к тебе хорошо относиться. Здесь не такое место, где каждый получает по заслугам. А то мой отец давно бы уже горел в аду… Так что то, что ты хорошо пишешь, еще не значит, что я буду относиться к тебе с уважением, – он подошёл ближе и снизил громкость голоса на полтона. – Хочешь, я превращу твою жизнь здесь в ад? Я мог бы это устроить. Очень быстро. Так, что ты сам уволишься…
Антоша застыл, и с трудом протолкнул ком в горле вниз по пищеводу.
Артем рассмеялся. Очень громко. Потом похлопал Антошу по плечу.
– Да ладно, я же шучу… Чего ты так напрягся?
***
В Петербург как-то неожиданно пришел Хеллоуин. Ну, как сказать, пришел. Прокрался – более подходящее слово. Суровый и холодный антураж города послужил рамкой для тех немногих любителей нарядиться в смешные и страшные костюмы, пройти от одного кафе в другое, или из одного бара в другой, пропустить по стаканчику глинтвейна, или чего-то более крепкого…
По пути на парковку Артему встречались эти разукрашенные полу-счастливые люди, которые разговаривали друг с другом… Им всегда было, о чем поговорить. И не так важно, что это; может быть, они говорили о насущных делах, вроде завала на работе или насморке у детей, о холодной сырой погоде, о ветре, прошивающем насквозь, о неудобных туфлях… И Артем шел, пробираясь сквозь толпу, мешанину из равнодушных прохожих с серыми лицами и слабо веселящейся в основном молодежи, шел как бы в пику им. Задумался о матери. Вспоминал, вспоминал, и все никак не мог вспомнить то, что могло бы заставить его улыбнуться.
– Сладость или гадость! – прозвучал резкий возглас в глубинах толпы и почти сразу растаял в общем гуле.
Артем поморщился. Большей банальности не придумаешь. Или это традиция? Как отличить банальность от традиции?
Мокрые улицы несли на себе запах псины. Вообще, Артем испытывал раздражение от этого праздника, тем более, иностранного. Да и вообще от любого праздника. Он давно не ощущал себя живым. Если даже напивался или накуривался, то все равно чувствовал себя просто живым трупом. Он был как бы зажат этими гнетущими обстоятельствами, взят в окружение…
Вроде бы, кто мешает плюнуть на все, и делать то, что тебе хочется. Или, наоборот, отказаться от своих желаний, и посвятить себя целиком тому, что отец называет словом «долг». Посвятить себя этому хищническому созданию, этому франкенштейну человеческого бытия!
Долг. Столько раз уже оно вылетало из отцовского рта. Когда повторяется много раз, то теряет смысл. Кажется, раньше Артем понимал, ради чего работает в издательстве. Раньше долг имел какой-то смысл, какое-то выражение. В голове складывалась картинка. Для чего я работаю.
Но сейчас…
Сейчас ничего уже не было. Одна чертова пустота, пропасть. Смысла нет ни в чем. Разве можно рассмотреть жизнь в щелочку работы? Творческая сила взята в оборот. Отец всегда требовал этого. Поначалу просто обтесать талант, сделать из него эрзац таланта настоящего.