и снова.
– Викке нисколько не помогло бы, если бы я позволил Быку во мне кричать так громко, что я бы больше ничего не слышал, – сказал он. – Это для меня новая мысль, ты дала мне ее: то, что между мужем и женой в счастье и в горе, может измениться, спит ли он один или нет, когда она отсутствует.
– Я в этом не уверена, – ответила она. – Мужчина не может отвечать за нее. – Когда она подняла голову, он увидел, что ее лицо в слезах. – Но я могу ошибаться. Я мало что об этом знаю.
Эодан с печальной улыбкой на краях рта сказал:
– С того времени, как я женился на Викке, и до того, как мы пришли на Рудианское поле, я не прикасался к другой женщине. Не в том дело, что не было возможности – были, но мне жаль было тратить время, которое я мог бы провести с ней. Ты мне веришь?
Она молча кивнула.
– Что ж. – Эодан протянул руку в манере, какой научился у римлян. – Будем друзьями?
Она крепко пожала ее. Закат перешел в сумерки. Теперь Эодан видел Фрину как бледную тень.
Она наконец сказала отчужденно, но горько:
– Не хочу, чтобы ты думал, Эодан, что я осуждаю тебя из-за того, что какой-то мертвый философ говорил о целомудрии. Просто я верю, что твой случай похож на мой. Мне тоже бывает одиноко. Но я вижу, что надежды ложны. нет совершенно одинаковых мужчин и женщин, нас всех преследуют наши собственные фурии. Помоги мне забыть об этом, Эодан!
Он спросил, чувствуя новую боль:
– А что было с тобой, Фрина?
– В нашем хозяйстве в Платее был мальчик, – сказала она очень тихо, так, словно он только тень под вечерней звездой. – Он тоже был раб, ненамного старше меня… Для меня он был как солнце. Мы как-нибудь могли получить друг друга… О, рабам разрешается заводить семьи, раб может даже создать свой дом. Но потом кредиторы хозяина надавили на него. Антиной ушел первым. Я видела, как его уводили. Говорят, его продали в Египет.
Это было три года назад, – устало закончила она. – Но я и сейчас иногда ночью просыпаюсь от сна, в котором он целовал меня.
Мысли Эодана смешались. Он думал, что не мог бы позволить ей посмотреть на другого мужчину. Но даже если бы она это сделала, согласилась ли бы она родить сына, которого могли бы продать в Египет?
Вслух он сказал:
– Слышала ли ты, Фрина, что кимвры никогда не лгут, дав клятву.
Она вздрогнула, словно просыпаясь.
– Что ты хочешь сказать.
– Кольцо клятв, которое я держал, когда женился, могло быть переплавлено на побрякушки для римских шлюх, – горько сказал он. – Однако я поклянусь, что не положу на тебя руку, как мужчина кладет на женщину, если ты сама об этом не попросишь. А я не думаю, чтобы ты захотела.
Я хочу, чтобы ты думала, что у тебя есть друг, которому можно доверять, – закончил он.
Он сам не понимал, почему дал такую клятву, может, снова услышал крик Викки.
– Я принимаю твою клятву, – прошептала она.
И неожиданно она убежала. Он слышал, как она плачет в темноте. В такое время большинство предпочитает оставаться в одиночестве.