снежного леса.
Тем еще и был хорош этот праздник, что ей не надо было завтра на работу, да и вообще все несколько последующих дней. Они с мальчиком могли проводить сколько угодно времени вместе, говорить о любимых книгах, или смотреть праздничную телепрограмму. А еще, можно было украшать комнату – подвязывать искусственный дождик на суровые нити, протянутые из угла в угол, или же маникюрными ножничками вырезать из цветной бумаги ажурные снежинки, которые затем отправлялись на окна и стены. Он считал свою маму очень красивой, словно с портретов художников средневековья, которые можно было увидеть во вкладышах тяжелых томов темно вишневого цвета, с золотыми тиснеными буквами «Энциклопедия». Пока она стояла на шатком стуле, пытаясь приладить гирлянды вдоль высоких карнизов, ее длинные черные волосы рассыпались по плечам, и то и дело падали на глаза. Она откидывала голову, и нетерпеливо сдувала их, смешно прикусывая верхнюю губу. И еще, она все время что-то тихо напевала, а на губах ее временами появлялась и исчезала улыбка, мимолетная и загадочная. Из кухни сладко пахло выпечкой, и еще чем-то вкусным, что умела готовить только мама, а завтра можно было выспаться и не идти в школу, потому что календарь говорил, что настало самое чудесное время года, под названием каникулы.
Неизбежно, внезапно, неповторимо, самая обычная только вчера комната менялась, превращаясь в ковчег, плывущий навстречу жутко увлекательным приключениям, наполнялась ожиданием чуда. Из больших коробок, наполненных жатой бумагой, появлялись на свет раскрашенные вручную стеклянные игрушки, фонарики с позолоченными гранями, серебристая елка, трепещущая и словно покрытая зеркальной рябью, легкий распушенный снег из кусочков ваты, и, наконец, Дед Мороз в алой теплой шубе, с посохом в одном руке и пухлым мешком в другой. Разлученные ровно на год, они снова встречались в пределах своего фантастического королевства, переглядывались, перешептывались, незаметно для других кланялись и приветствовали друг друга, в полном соответствии с правилами дворцового этикета и мудреным церемониалом.
Сон тихо укутывал его мягкой дремой, увлекая за собой в заждавшееся сновидение. Комната искажалась, меняла свои очертания и краски. Отливающие металлом иголки чертили мелкие блики на стенах, словно разбрызгивая мгновенно затухающий белый огонь.
Он увидел его внезапно, прямо перед собой. Не было постепенного появления из-за горизонта, ни чудесной иллюзии, что создают для наших, с готовностью принимающих обман за правду, глаз миражи на раскаленном песке, ни проявления на синем полотне неба контуров, постепенно обретающих объем и цвет.
Город возник сразу, целиком, словно кто-то вдруг снял повязку с его глаз. Город был откровением, неприкрытой истиной. Все, что когда-либо имело смысл, вызывало самые смелые догадки и озарения, находилось прямо перед ним, и он сам в тот же самый миг ощутил себя неотъемлемой частью Города, недостающей, долгожданной, своей.
Город простирался