в школе я держалась как можно ближе к котлу. На детской площадке кричала на детей, чтобы они больше двигались. У большинства из них не было подходящей одежды, и их колени побелели от холода.
Дома мама и папа начали говорить о Томе. Я рассказала им, знаешь, о нашем посещении музея, поездке в Лондон и обо всех других наших прогулках, но не упомянула, что мы с Томом были не одни.
– Разве вы не ходите танцевать вместе? – спросила мама. – Разве он еще не отвел тебя в «Регент»?
Но Том ненавидел танцы, он сказал мне об этом сразу, а я убедила себя: то, что мы делаем, – особенное, потому как оно другое. Мы были непохожи на другие пары. Мы узнавали друг друга. Вели правильные разговоры. И, как только мне исполнился двадцать один, я почувствовала себя немного старой для всей этой подростковой ерунды, музыкальных автоматов и джайва.
Однажды вечером в пятницу, не желая идти домой и столкнуться с безмолвным вопросом, который постоянно висел в атмосфере дома о намерениях Тома по отношению ко мне, я задержалась в классе, составляя карточки для детей. В тот момент мы изучали королей и королев Англии, которые мне казались довольно скучной темой. Мне хотелось говорить о спутнике, или атомной бомбе, или о чем-то, что могло бы хоть немного взволновать детей. Но тогда я была молода и беспокоилась о том, что подумает директор, так что это были короли и королевы. Многие дети все еще изо всех сил пытались прочесть самые простые слова, в то время как другие, например Кэролайн Мирс, уже улавливали основы пунктуации. Вопросы были простыми, и на карточках было достаточно места, чтобы они могли записать или нарисовать свои ответы, как бы полны они ни были: «Сколько жен было у Генриха VIII? Можете ли вы изобразить лондонский Тауэр?» – и так далее.
Котел еле работал, и даже в моем углу класса было холодно, поэтому я обернула шарфом шею и плечи и надела шляпу, чтобы согреться. Мне всегда нравился класс в это время, когда все дети и другие учителя разошлись по домам, а я поправляла парты, чистила доску и взбивала подушки в читальном уголке, готовясь к новому дню. Были такие тишина и спокойствие, если не считать скрипа моей ручки, и все углы, казалось, смягчились, когда дневной свет исчез. У меня было такое приятное чувство, что я организованный учитель, который контролирует все происходящее, и полностью готова к предстоящей работе. Именно в эти моменты, сидя в одиночестве за своим столом, окруженная тишиной и пылью, я убеждала себя, что нравлюсь детям. Возможно, думала я, некоторые из них даже меня любят. В конце концов, разве они не вели себя в тот день прилично? И разве теперь каждый день не заканчивался торжественным чтением «Детей воды»[28], когда дети сидели вокруг меня, скрестив ноги на коврике? Некоторые, конечно (Элис Рамбольд была одной из них), ерзали, заплетали друг другу косы или ковыряли бородавки на пальцах (вроде Грегори Силкока), но остальные были явно увлечены книгой, слушали меня открыв рты и с широко распахнутыми глазами. Кэролайн Мирс сидела у моих ног и смотрела на меня так, как будто я владела ключами