парит какая-то тварь, мало похожая на все, что я когда-либо видел в своей короткой жизни. Я готовлюсь умереть, но…
В этот момент меня и моих друзей буквально отшвыривает за дверь. Между нами и тварью появляется Степан Михайлович с какой-то жутковатой улыбкой. Он раскидывает руки, что-то бормочет, и тварь воет в попытках то ли убить, то ли убежать. Я не вижу до конца, скорее больше понимаю, что именно от Степана Михайловича зависит, выживем ли мы все, или же наши косточки найдут когда-нибудь потом, если вообще найдут. Я кричу, когда тварь отращивает из тумана щупальце, которое пытается обойти Степана Михайловича со спины и добраться до нас, но наш спаситель и сам не дремлет, ударяя по щупальцу четками и продолжая бормотать что-то непонятное. Тварь воет, мечется по коридору, пытается достать хоть кого-то. А потом дверь захлопывается, окончательно отсекая нас от сражения, которое идет внутри дома. И только по громкому вою я понимаю, что все. Закончилось.
Позже мы все, перепуганные и чумазые, сидим за столом вместе с хозяином дома, пьем чай и смотрим во все глаза, даже не пытаясь понять, что только что произошло. Я залипаю взглядом на большом золотом кресте, покачивающемся на груди Степана Михайловича, и тот, ухмыляясь, заправляет его в рубашку. Кажется, он извиняется перед нами. «Простите», говорит он, «что вам пришлось это увидеть. Она не выходила раньше, надо было ловить на живца».
А дальше… наступает темнота. Просыпаюсь я уже дома, в собственной постели. Мои родители не выглядят ни испуганными, ни напряженными, как будто ничего не случилось. Чуть позже я обнаруживаю, что мои друзья тоже ничего не помнят, и даже почти уверяю себя, что это был дурной сон, но…
Степан Михайлович уезжает в тот же день, когда я просыпаюсь после своего кошмара. Он собирает свои вещи так же быстро, как и привез, а я сижу на заборе и кошусь в его сторону: спросить – не спросить. Странно, но дом, который до этого наводил жуть на всю деревню, больше не выглядит пугающим и мрачным, обычный дом, который вот-вот развалится от времени.
А когда я уже решаюсь все же спросить, Степан Михайлович сам подходит ко мне. Треплет по голове сухой широкой ладонью и, не дав мне даже рта открыть, роняет в мои ладони старые четки. Те самые, которыми он ударил щупальце твари. Мне кажется, что в его ухмылке проскальзывает что-то горькое, как будто это действие приносит ему боль.
Больше мы никогда не виделись с ним. Я рос, дом разваливался, сначала став приютом для мародеров всех мастей, а потом просто под давлением природы, которая, как я уже говорил, не терпит пустоты. Много, много позже, прочитав кучу крайне специфических книг и столкнувшись пару раз с похожими тварями, я понял, почему горчила улыбка моего странного знакомого.
Я тоже вижу их. В заброшенных домах, в «неблагополучных» районах, в опасных для людей местах, обросших различными легендами. Я не знаю, что случилось со Степаном Михайловичем, подозреваю, что, передав свои четки мне он отошел от дел, или вообще умер, но точно знаю, что мой долг – избавлять мир от тварей, этих порождений зла человеческого.