наряды нового времени и решал, что станут носить женщины, вдохновлялся именно лицом и образом Михельсон. Да в моде были не платья; в моде была сама Элеонора – худая, развязная, уверенная в себе – и оттого женщина ощущала себя совершенно счастливой, с громадным удовольствием переживая вторую юность.
Не столько по долгу службы, сколько по велению души Михельсон знала всё обо всех или по меньшей мере к тому стремилась. Не только о своих подопечных, к которым относилась с особой материнской нежностью, но о всяком служащем Департамента и, как порой чудилось, о каждом жителе города С***. И сейчас Элеонора отчаянно страдала, это было заметно по её порывистым движениям и заломленным бровям: в Департаменте появился человек, о котором Михельсон не знала ничего, кроме его имени и должности, поскольку делами старших офицеров занимались совсем другие люди и они не желали делиться сведениями. Не из нелюбви к Элеоноре, просто болтунов здесь не жаловали, а каждый служащий дорожил своим местом.
– Деточка, ну? Каков собой этот петроградец? – с обычным своим лёгким акцентом, чуть картавя, проговорила она, быстрым шагом приблизилась к столу Аэлиты и, бесцеремонно подвинув бедром какой-то ящичек, присела на край, требовательно взирая на вѣщевичку.
– Что значит «каков»? Две ноги, две руки, голова. Одна, – растерянно проговорила Аля, аккуратно отодвигая подальше от Элеоноры шкатулки с наиболее хрупким содержимым. Но Михельсон такой ответ явно не удовлетворил, та продолжала выразительно смотреть, и Брамс неуверенно добавила, отчего-то с вопросительной интонацией: – Мундир?
– «Одна голова в мундире»! – передразнила Элеонора, театрально всплеснула руками и открыла небольшую сумочку, висевшую через плечо. – Деточка, ты меня поражаешь, – сквозь зажатый в зубах мундштук заявила она. – Молодой, яркий. Какой разворот плеч, какой рост! Мужественный подбородок, тёмные волосы, – не прекращая выразительно жестикулировать, Михельсон достала серебряный портсигар, вытряхнула оттуда папиросу и закрепила её в мундштуке. – Красавец мужчина! А ты – две руки… Ах, деточка, ну как так можно! Юна, свежа, хороша собой – а в таком мужчине видишь лишь руки да ноги, – она на несколько мгновений прервала свой монолог, раскуривая папиросу.
К счастью Аэлиты, Шерепа продемонстрировал похвальное проворство и отличную реакцию: перехватил ищущий взгляд Элеоноры, взмахом руки загасившей спичку, и своевременно сунул ей старую мраморную пепельницу, когда-то белую, а теперь – серо-бурую в разводах. Бог знает, чем бы закончился разговор, не успей Вова с галантным жестом; мог бы и кровопролитием, ткни Михельсон спичкой в какую-то из множества нежно любимых Аэлитой вѣщей.
– Впрочем, – задумчиво продолжила Элеонора, выпустив сизый дым несколькими неровными кольцами, – руки у него и вправду хороши. Ах, эти сильные мужские руки! – мечтательно проговорила она, на мгновение обняла себя одной рукой, а потом ей же махнула на вѣщевичку. – Нет, деточка, я решительно